Отправлено: 27.06.10 00:20. Заголовок: Starlight (BellDom, R, закончен)

Автор: идиот Just_Emotion
Бета: нет
Рабочее название: Starlight
Дисклеймер: половина – правда, половина – вымысел. Некоторые факты совпадают с действительностью, некоторые безбожно похерены. Что здесь что – решать вам
Предупреждения: ахтунг! Мелькают Мэри-Сью. Трэш, жесть и разврат, то бишь несмышленые дети. Делайте выводы. (Несмышленые дети целиком и полностью пошли в родителя, поэтому и ругаются они тоже – громко, смачно и забористо)
Рейтинг: R
Фэндом: Carnage Mayhem/The Gothic Plague/Rocket Baby Dolls
Пейринг: BellDom
Жанр: нечто среднее между angst и fluff, а в паре моментов (по желанию идейного вдохновителя) – стеб
Саммари: «Мне 16, я мечта всех девчонок школы, и я по уши влюблен в ненормального солиста собственной группы»
Тип: slash
От автора: до сих пор не знаю, что нужно здесь писать. М-да… ладно. я давно думаю над этим. Как это ни смешно, но Muse – мои музы, идейные вдохновители и еще много кто. Я довольно давно ничего не писал (а о детях – так вообще никогда), это стало своеобразным испытанием для меня, но, думаю, я справлюсь со своей задачей и заодно выплесну нехорошие эмоции после бурного учебного года. Скачки с настоящего времени на прошедшее – рассказы о разных моментах жизни. Так надо. Обрывается – тоже надо. Вдохновитель сказал мне, что так лучше. Выкладываю двумя частями, потому что текста довольно много, а разделять на куски – глупо. Продолжения не задумываю, сиквела – вроде тоже. Вычитка производилась всего лишь один раз лично мной, ибо ни с одной бетой мне не доводилось поладить, поэтому все речевые повторы, неточности и корявость свалим на то, что повествование ведется от лица шестнадцатилетнего подростка, а некоторые из них вообще двух слов связать не могут, что уж тут говорить о прекрасности и хуежественности художественности.
Примечания: The Early Days. 1994 год. POV Доминика. Имена всех посторонних людей вроде одногруппников нагло выдуманы.
немного отвлечемся от той моей фундаментальный работы и перенесемся далеко-далеко, где *бла-бла-бла* ибо невмоготу. я в фэндоме никто, закапывать заживо меня не нужно, еще много бла-бла-бла. энджой

файл: http://rusfolder.com/45412253

 Отправлено: 27.06.10 00:21. Заголовок: My life You electrif..

My life
You electrify my life
Let's conspire to ignite
All the souls that would die just to feel alive
But I'll never let you go
If you promise not to fade away
Never fade away
Our hopes and expectations
Black holes and revelations
11.06.2010 – 20.06.2010

*
Мне не нравился Тинмут. Он был слишком маленьким, чересчур тесным для меня –шестнадцатилетнего подростка с амбициями, большими планами на довольно скорое будущее, какими-то мечтами. Я хотел всего, что только можно было себе представить, лишь бы не прозябать здесь, где летом жара зашкаливает за все разумные пределы, зимой то же самое делает холод, а весной же и осенью просто не хочется жить.
Не сказать, что в Стокпорте было многим лучше, но я хотя бы там вырос. Несмотря на то что здесь я живу добрых шесть лет, все вокруг по-прежнему остается незнакомым и враждебным, хотя здесь я быстро нашел себе компанию, обрел настоящих – как мне тогда казалось — друзей, занял свое место в школьной иерархии, даже организовал собственную рок-группу – словом, неплохо устроился.
Нас таких было много, хотя общие интересы связывали не такое количество народа, как я представлял себе сначала. Кто-то, как мы, увлекался музыкой, кто-то наворачивал по городу круги на велосипедах, кто-то бегал за девчонками, а кто-то сидел и курил, слоняясь без особого дела. Говорить было особо не о чем – о чем вообще могут говорить шестнадцатилетние подростки какого-то тихого окраинного городка, отделенного от большого мира рекой? Тема учебы старательно не затрагивалась, хотя лично я учился весьма неплохо. Во всяком случае родителей все устраивало, а это означало мне спокойную жизнь. По крайней мере — до выпускных экзаменов, который светили мне ни много ни мало – через год. Поэтому я был расслаблен, спокоен и наслаждался жизнью.
У меня были стабильные отношения. Не с одной – так с другой, но были. Не знаю, нравились они мне по-настоящему или же я просто заполнял размеренную скуку, окружающую со всех сторон. Нравился ли им я? Даже предположить не могу, потому что мне было известно так же, как и всем остальным: девочки любят музыкантов, а «Carnage Mayhem» были весьма популярны в нашей школе. Некоторые умники пытались попасть в наш круг, но мы были слишком горды, у нас были высокие требования, за некоторое время мы сплотились в организованный и дружный коллектив, поэтому все уходили несолоно хлебавши.
Душевные муки и угрызения совести, которые могли бы возникнуть в связи с этим, совсем меня не беспокоили. Я был всего лишь скромным барабанщиком, сидящим где-то на заднем плане и исправно задающим всей группе ритм, который загорелся идеей освоить нотную грамоту только после того, как однажды увидел выступление нашего джаз-бэнда, организованного тогдашними старшеклассниками. До этого музыка была для меня чем-то, что иногда играло из телевизора.
Но в тот момент все мои представления обо всем резко перевернулись.
Мы много репетировали, засев в гараже, перепевали старые хиты, пытались писать свой материал, но это было слишком трудно и нудно, чтобы нас хватало. Никто не мог определиться с лирикой, а написание музыки как основы оказалось непосильной сложностью, потому что никто не занимался ей профессионально и не мог записать на бумагу то, что, может быть, подошло бы под чьи-нибудь незамысловатые слова.
Тем не менее у нас был успех, народное признание, правда, ограничивающееся пределами школьного городка, и поклонницы. Они не позволяли нам слишком многого: мы нарезали круги по паркам и каким-то безлюдным улицам, но ровно до девяти вечера, после чего те срочно бежали домой; мы могли держаться за руки, иногда целоваться, но не больше. Хотя нельзя сказать, что меня это сильно напрягало. А чего еще я ожидал? Не знаю.

*
Этот март выдался более-менее спокойным, в отличие от других. Жарко не было, особо холодно – тоже, а о шуме и гаме можно даже не упоминать: раз в сто лет, когда здесь случалось нечто более громкое, чем ссора двух домохозяек, не одну и даже не две недели об этом судачил весь город. Было скучно, но в городке с населением в пятнадцать тысяч человек скучно уже по определению.
Учебный год медленно, но верно подходил к концу, над нами нависали контрольные работы различной степени тяжести по всем предметам, которые только можно было себе вообразить, но мне было все равно: я быстро схватывал на лету, был довольно неглуп, очень даже обаятелен, и многие учителя меня любили, поэтому никаких сложностей мне не светило. Я спокойно мог позволить себе уделять больше времени прогулкам, девчонкам, друзьям и, конечно, музыке – это в первую очередь.
Темнеть начинало с каждым днем все позже, и с каждым днем мы все дольше засиживались в музыкальном классе, в который нас весьма любезно пускали после занятий. Там занимались не только мы – я часто видел какого-то странного паренька примерно нашего возраста, который не играл ни на чем, кроме фортепиано. Его пальцы бегали по клавишам уверенно и очень быстро; с каждым новым занятием он играл все лучше, и мне это в каком-то роде даже нравилось: так необычно было слышать нечто классическое в период расцвета альтернативного рока, фанатизма, всеобщего помешательства на «Нирване» и прочих андерграундных направлениях и коллективах. Поговаривали, что он юный гений, начинающий виртуоз, а кто-то – что он даже продал душу дьяволу. Я не верил этим байкам и смеялся, хотя кое-что отрицать было нельзя, и этим чем-то было его ненастоящее, немного ненатуральное умение справляться с любым инструментом, который только попадал ему в руки, будь то гитара или что-либо еще.
В любом случае это интересовало меня не так сильно, как свое собственное детище, которое точно так же нужно было развивать. Как только мы бросали вещи и брали инструменты, этот парень быстро спрыгивал со стула, громко хлопал крышкой фортепиано и стремительно покидал класс, ни на кого не глядя.
Позже один из моих друзей рассказал мне о нем кое-что: его предок играл в довольно успешной и популярной группе, которая, ко всему прочему, являлась местной знаменитостью. Отчасти это было ясно: там, куда из-за дальности расположения от большого мира иногда даже не доходят грозовые тучи, и эта мелочь была великим событием. Пареньку было пятнадцать, жил он в нескольких остановках от меня, у него была некая странная фамилия, сложная для запоминания с первого раза. То ли с итальянским уклоном, то ли с испанским – не знаю, но рядовым английским Смитом или Джонсом это не было.
Он был странным. А может, и не был. Мнения расходились, но особо интереса никому он не представлял, потому что почти все время молчал и вообще редко высовывался. Для меня удивлением было узнать, что мы вместе учимся, хотя здесь, вполне возможно, имеет место быть мой собственный природный эгоизм. Если я не замечал никого, кроме себя и приближенных к себе, тогда как же я мог заметить неприметного серого человечка, носящего потрепанные и выцветшие шмотки, завешивающего лицо волосами и прячущегося ото всех в самом углу класса?
Однако вскоре мне стало все равно. Я не имел привычки думать о ком-то дольше, чем двадцать минут, музыканты в группу нам нужны не были, и через какое-то время в моей голове не осталось и следа мыслей о странном невысоком пианисте, который не был слепым, но по иронии судьбы вполне мог ослепнуть, продолжай он точно так же прятать за волосами глаза.

*
Во всей округе царила атмосфера уныния, ленивой скуки и меланхолии. До начала настоящего лета оставалось два месяца, мы начинали постепенно раздеваться, оставаясь в свитерах, но бросаться в подобном виде в подозрительную, не внушающую доверия реку никто не рисковал, а кататься на велике по грязи было слишком смешно. Дома так же нечего было делать, поэтому, когда от игры на инструментах уже начинали болеть руки (а у меня – и ноги), мы слонялись туда-сюда без дела по всему городу, топча весеннюю грязь на сером асфальте изученных до последнего камешка улиц, а иногда собирались в центре на крошечном клочке пожухлой травы, чтобы «мир посмотреть и себя показать».
Это место, располагающееся возле местного центра отдыха, использовалось компаниями вроде наших как поле боя. Они (да и мы тоже) частенько приходили сюда, чтобы выразить друг другу свое презрение, но дальше взаимных плевков во все стороны дело заходило редко. Я тусовался с крутыми парнями, выступать против нас приходили, в основном, ребята спортивные, которые во все остальное время, когда мы с ними не доказывали наперебой свою крутость, лениво гоняли по полю мяч, гордо именуя сие действо футболом. Случилось так, что в тот вечер отклонения от графика не произошло и «спортсмены» снова пришли на пятачок, явно намереваясь набить нам морды, хотя я знал: у них кишка была тонка поднять на кого-либо из нас руку. Я не горел особым желанием участвовать в этом цирке, поэтому вольготно расположился в теньке, быстренько закурил и принялся с наслаждением выпускать дым в серое весеннее небо, затянутое тучами. Я не курил постоянно, у меня не было никотиновой зависимости, но иногда было приятно сесть, задумчиво посмотреть на тлеющий огонек сигареты, попускать кольца из дыма, подумать о прекрасном. Сегодня был как раз такой день.
Я не сразу замечаю, как кто-то очень осторожно подбирается ко мне со спины. Затем немного стоит, переминаясь с ноги на ногу – явный жест, демонстрирующий, что человек не решается со мной заговорить. Потом осторожно кашляет, тем самым намекая о своем присутствии.
Изо всех сил я стараюсь не показать, что от неожиданности подпрыгнул на добрых полметра и подавился дымом, но говорю все, что думаю о подобных выходках, стоит мне откашляться. На лице испугавшего меня отражается вселенская скорбь; он утыкает взгляд в землю, сбивчиво бормочет под нос слова извинения, и это поражает: в последнее время редко попадаются столь вежливые люди, особенно моего возраста. Все по большей части оказываются хамами, которым кажется, что грубить – это круто, и эта неумелая попытка будущего собеседника тотчас настраивает меня на благосклонный лад.
Когда он замечает, что больше ругаться я не собираюсь, он представляется, немного молчит, а затем – видно, с каким трудом дается ему эта фраза – просит меня подучить играть его на гитаре, так как ему нравится наша группа и он тоже немного пытается осваивать инструмент, вдохновившись нашим примером.
Это немного удивляет, если честно. Конечно, я знаю, что наше дело нравится не одному и даже не двум десяткам человек, что некоторые тоже пытаются добиться чего-нибудь подобного, что толпы подговаривают то одного, то другого из нас, пытаясь попасть в бессменный состав, но столь открытой, откровенной просьбы помочь – даже не пустить в команду, всего лишь помочь – я прежде еще не видел.
Парнишку зовут Мэттом. Он невысок – не выше меня, может быть, даже ниже на пару сантиметров, — довольно изящен, хотя худощав. Я могу понять это только по четко очерченным, острым скулам, по немного впалым щекам: остальные три четверти его тела закрывает довольно длинный бесцветный балахон и такие же джинсы. Время от времени он запускает руку в длинные волосы, которые то и дело спадают на лицо, но в общем и целом весьма приятен.
Я не стал оказывать ему: когда тебе смущенно улыбаются подобным образом, почти не глядя в глаза, никому не откажешь. Несмотря на то что я являюсь ценителем исключительно женской красоты, не могу не отметить про себя, что в нем есть то ли какое-то обаяние, то ли некая харизма; но он приятен и притягивает к себе взгляд, пусть первое впечатление говорит, что он лишь еще одна серая мышка, коих толпы даже в нашем маленьком городке. Больше всего привлекает его манера говорить; я не различаю никакого акцента – только четкий говор, исключительная речь, ясная и понятная, словно парень не один день провел у логопеда, избавляясь от любых недостатков и дефектов. С каждым моментом это становится все более интересно и любопытно.
Сквозь темные облака пробивается лучик солнца, и его глаза отсвечивают пронзительно голубым цветом. Стараюсь не замечать, как забываю вздохнуть в очередной раз.
Делаю последнюю затяжку, стремясь не дышать на него дымом, тушу сигарету о какую-то деревяшку, с силой вдавливая ее. Он терпеливо ждет, и мне кажется, что даже не дышит: переживает, каким будет мой ответ. Только сейчас замечаю, что не вижу ничего вокруг, хотя стоим мы здесь добрых десять минут, если не больше. Все это время он держит руки в карманах и почти не двигается.
- Конечно, я помогу, — наконец изрекаю я и вижу, как уголки его губ подергиваются: он улыбается. – Это вполне можно устроить. Я разыщу тебя.
- Спасибо, — отвечает Мэтт и, не говоря больше ни слова, резко поворачивается ко мне спиной и стремительно исчезает там же, откуда появился.
Это кажется странным. Этот момент, этот день, этот март, эта весна. Кажется странным, но отчего-то неподдельно нравится.
И я понимаю, что это и есть тот самый юный гений и начинающий виртуоз, почти безвылазно сидящий в музыкальном классе, только когда чувствую, как по лицу бьют капли холодного дождя. Вопрос о том, каким именно образом я буду его искать, отпадает сам собой.

*
Ее зовут Салли, она на несколько месяцев старше и показательно вешается на меня, стоит ей только завидеть кого-нибудь из знакомых. Мне это не нравится, но каждый раз я посмеиваюсь, убеждая себя, что все это – обратная сторона популярности. Откуда мне знать, как долго еще придется ее терпеть? Может быть, день, а может быть, неделю, но не дольше месяца, потому что я точно могу сказать: она совсем мне не нравится. Мне кажется, что я терплю ее лишь из-за того, что мне нужен какой-то запас за плечами, страховка. Похоже, ее не особо это волнует, и я спокоен, как сытый удав под транквилизатором.
Мы встречаемся не так часто, как могли бы, если бы нравились друг другу по-настоящему. Почти не разговариваем: я глазею по сторонам, в небо, на асфальт, расстилающийся под ногами, а она кусает губы, словно понимая, что из вежливости нужно произнести хотя бы слово, постараться завести разговор хотя бы о погоде, но, как назло, в голову не идет ни одна мысль. Я не возражаю.
Мои мысли заняты другим. Наверное, это первый случай в истории, когда я думаю о ком-то дольше, чем четверть часа. Поздравляю сам себя: мой эгоизм еще не настолько закоренелый, я не забыл о том парне по имени Мэтт, которому пообещал пару своих уроков. Освободил себе несколько дней, даже честно сообщил ему, когда смогу, и первая встреча назначена сразу – на завтрашний вечер. Он по-прежнему является для меня темной лошадкой, хотя в Девон переехал примерно так же, как и я, то есть лет шесть-семь назад, мы учимся в одной школе, в одном классе, у нас даже есть общие друзья.
Природное любопытство берет верх.
- Ты знаешь что-нибудь о некоем юном фортепианном виртуозе из моего класса по имени Мэтт? – спрашиваю я, разрушая неловкую тишину. Салли вздрагивает.
Мы сидим в парке на отсыревшей деревяшке, которая прошлым летом считалась лавочкой, и не боимся всадить в себя пару десятков заноз лишь потому, что оба – в джинсах. Вокруг до сих пор разбросаны тонны сопревших, прогнивших прошлогодних листьев; среди них мало по-настоящему золотых или хотя бы коричневых: все они уже успели испортиться – поэтому взору представляется лишь неоднородная масса неопределенного цвета, которую словно некому убрать. Природа, простирающаяся на километры вокруг, до одичания уныла. Вокруг темные голые деревья, темно-серый асфальт и светло-серое небо, сливающиеся в однородный просто-серый цвет где-то далеко на горизонте.
Даже как-то не похоже, что уже середина марта. Напоминает начало ноября, когда природа тихо подыхает.
- Беллами, что ли? – спрашивает она, раздумав пару секунд, и мне ничего не остается, кроме как кивнуть, потому что я не знаю его фамилии. Что-то с итальянским или испанским уклоном, помнится?
Девушка убирает за уши пряди длинных волос, смотрит вдаль, прищуривается. У нее плохое зрение, но очки она упорно отказывается носить, потому что говорит, что ей идут только огромные, в пол-лица, в черной оправе, а ей не хочется быть похожей на близорукую стрекозу. Кажется, что сверху что-то капает; прислушиваюсь – почудилось.
Закуриваю, пропускаю через себя никотин. Тепло. Изнутри что-то греет, как если бы подобным образом я подпитывал лампочку, дающую мне энергию. Салли сначала кривится, машет руками, отмахивая от себя дым, а затем смиряется, тянет его носом и прикрывает глаза.
- Да… Беллами.
Она пожимает плечами. Смеется. Мне кажется, что дрожит от холода, а не смеется, но под моим свитером – одна лишь тонкая майка, поэтому сейчас не те условия, чтобы по-джентельменски вести себя: снимать толстовку, заматывать ее, обнимать за плечи и целовать куда-то в щеку-шею, как в мелодрамах и романтических комедиях. Она бы хихикала, говорила, что от меня пахнет сыростью и ментоловым дымом, потом пошел бы дождь и мы бы сидели и надеялись, что не промокнем, а потом успеем добежать до чьего-нибудь дома, как только он немного утихнет, чтобы согреться.
- У него синдром Туретта, и он абсолютнейший псих.
Не нахожу ответа, но и не думаю, что стоит что-то отвечать. Соглашаться или утверждать, что он не такой. Я ведь совсем его не знаю. Никогда прежде не видел, пусть это и очень странно.
Единственное, что я могу сказать точно: он не показался мне «абсолютнейшим психом». У него большие и чистые синие глаза, настолько высокие скулы, что, кажется, сейчас прорвут тонкую кожу, приятная улыбка и скромные манеры. Тех пятнадцати минут полуразговора-полумолчанки мне хватило, чтобы увидеть, что он не размахивает руками, как буйнопомешанный, не хватает меня, не заламывает пальцы и не блюет желтоватой пеной. Он был абсолютно нормален, вменяем и адекватен. Спокоен.
Салли заинтересованно выглядывает на меня из-под длинной челки. Ее губы растянуты в нехорошей усмешке: ожидает моей реакции на столь громкое высказывание. Будто ждет подтверждения своих слов, бурной поддержки.
Мне это не нравится.
- Не подходи ко мне больше, — просто произношу я, без какой-либо интонации, втаптываю окурок в наполовину высохшую грязь, поднимаюсь со скамейки и широким шагом покидаю парк.
Между лопатками чувствую пронзительный взгляд, может быть, даже немного удивленный. Но не оборачиваюсь.

Синдром Туретта — расстройство центральной нервной системы в виде сочетания тикообразных подёргиваний мышц лица, шеи и плечевого пояса, непроизвольных движений губ и языка с частым покашливанием и сплевыванием, копролалией. Болезнь может иметь наследственный характер. Мэтт страдает этим в моменты длительных переживаний и нервных потрясений.

 Отправлено: 27.06.10 00:22. Заголовок: * За спиной громко х..

*
За спиной громко хлопает дверь, и по ушам с силой бьет резонанс, вызванный выбивающимся из мелодии неверным аккордом. Спина сидящего за фортепиано человека вздрагивает от неожиданности, он выпрямляется, оборачивается, улыбается кончиками губ.
- Привет, — здоровается Мэтт, и я невольно улыбаюсь, киваю в ответ. – Рад, что ты пришел.
- Я обещаний на ветер не бросаю, — отвечаю я и бросаю сумку на ближайший стул.
- Я запомню.
Но усиленно надеюь, что он не будет обращаться ко мне по любому поводу. Я ведь тоже не всемогущ.
Он неплохо подготовился: с собой у него – гитара в видавшем виды чехле и скромное стремление. Всего через пятнадцать минут понимаю, что мне нравится его учить: он слушает. Не пререкается, не выделывается, не хвастает своими умениями, весьма неплохими для новичка-самоучки-пианиста.
Мне нравится он сам. Он тих, спокоен, открыт и дружелюбен, хотя признается по ходу дела, что подобное поведение дается ему с трудом. Мэтт говорит, что привык ожидать от людей всего, чего угодно, поэтому с недоверием относится к любому незнакомому и малознакомому человеку. Он нервно смеется и спрашивает: а чего можно ждать от, возможно, заносчивого и гордого мальчишки, относящегося к школьной элите?
А я говорю, чтобы выбросил все подобные мысли из головы. Люди не настолько плохи, каким он привык их видеть.
Не говорю, что из-за него бросил свою текущую девушку.
И почему-то невольно хочу с этого момента стать лучше. Никто даже не думал жаловаться на меня до этого дня включительно, с виду на озлобленного примата я не похож, но, если это сказал мне один, стоит задуматься. Мэтт не выглядит обиженным судьбой подростком, с виду он вполне благополучен – просто лишний раз не высовывается, чтобы не нахватать на свой костлявый зад потенциальных неприятностей. В каком-то роде понимаю его, но ничего не говорю. Мне нравится его политика, его взгляды на жизнь. Уверен, что у его родителей нет и никогда не было с ним проблем.
- У них были другие проблемы, — еще одна улыбка; у него кривовато расположены зубы, но это придает ему какой-то особый шарм, и чувствую, как дергаются лицевые мимические мышцы в попытке повторить это движение. – Мои предки немного того…
- Не все дома? – подсказываю я, видя, как Мэтт мнется в поисках нужной характеристики.
- Да, точно.
На какой-то момент он сбивается, пальцы соскакивают со струн, и приходится все начать сначала. Никто из нас двоих не возражает.
- Маман предсказала мне, что я буду рок-звездой, — продолжает Мэтт, шипя под нос. – Черт, мой палец…
- Прости, не расслышал… Предсказала?
- Да нет, ты услышал все верно. Она медиум, — он фыркает и закатывает глаза. Вместе с этим не забывает дуть на палец. – Я вырос в нехорошей атмосфере, присущей скорее устрашающим триллерам, чем благовидной английской семье. Ну вот, теперь царапина воспалится, я не смогу играть.
В его голосе звучит неподдельное огорчение, и я спешу его утешить.
- Не будет. Это нормально. Пока потренируешься так, а потом будешь медиатором пользоваться.
- Тогда не страшно, — Мэтт пожимает плечами, заметно успокаивается, но для верности еще раз проводит языком по подушечке указательного пальца, слизывает почти незаметную каплю крови. – О чем я там… Да. Лет до одиннадцати или даже двенадцати я не знал, что мои предки увлекаются темной магией и прочей загробной херней вроде спиритизма. Знаешь, картина: выхожу заспанный я посреди ночи – они всей толпой сидят на кухне с загробными лицами и чахнут над какой-то обшарпанной доской с полустертыми буквами и цифрами. Однако их это не смутило, — он хихикает. – Они быстро приспособили к этому и меня – типа, свободные руки, не фиг спать. Пока они продолжали пыжиться и корчить рожи, над которыми мне стоило большого труда не заржать, я должен был следить за буквами и составлять слова. Обычно получалась какая-то непонятная каша, один раз доска даже предсказала убийство Леннона, и это, может быть, вселило бы в нас суеверный ужас и все такое, если бы Леннон не был убит добрых полтора десятка лет назад.
Вместе смеемся и откладываем гитару до самого конца разговора: мне – интересно, Мэтт – распален, а она только мешает. Если я могу позволить ему почувствовать себя своим человеком, почему бы и нет?
- Она пыталась заниматься этим профессионально, но сам понимаешь: больно подозрительная профессия. Папа немного двинут… — Мэтт убирает прядь волос за уши. – Ну, как сказать – немного. Немного на всю голову. Человек творчества как бы, мы считаем, что ему позволено. Пока он терпит и содержит трех алкоголиков-наркоманов-тунеядцев, нам все равно.
Высказываю сомнение в отношении алкоголиков, наркоманов и тунеядцев. Неужели все так запущено?
- Нет, — он активно мотает головой, не опасаясь того, что она оторвется. – Это я образно. На самом деле мы просто паразитирующие спиногрызы: мама больше ничего не умеет, кроме как генерировать случайный бред, а мы с братом еще не окончили школу, чтобы работать. Кто-то говорит, что я в них пошел, и это значит, что я по определению ненормален. Как считаешь?
- Раз, два, три…
Мэтт недоуменно смотрит на меня, поэтому приходится пояснить:
- Говорю, как я считаю. А считаю я, как и все нормальные люди: с начала.
- Ты не понял, — он, не заметив, легонько толкает меня в плечо, и на какой-то момент мне перестает быть смешно. – Я спрашиваю: похож ли я на ненормального?
- Только если в профиль чуток.
- Это фамильное. По наследству от предка передалось. Говорят, я на отца похож. А тот, в свою очередь, похож на крысу. Водную. С усами. Особенно – если пару дней не бреется. Я пока мелкий, но меня обнадеживают, что и мне это тоже светит.
- Не говори глупостей. Все с тобой прекрасно.
- Обнадежил. Но мы совсем забыли про гитару.
Долю мгновения мнусь, совершенно забыв о музыкальных инструментах в общем. Затем в голове что-то проясняется, и я хватаю гитару, с силой впихиваю ее в руки Мэтту, стараясь скрыть секундное замешательство, поскольку не могу показать, что до такой степени на него засмотрелся. Ему и без того хватит безумных мыслей.
Дальше дело идет уже лучше. Мэтт не перестает удивляться тому, что я, будучи барабанщиком, имею весьма приличное представление о том, как играть на гитаре.
- Я еще и на фортепиано могу, — в моем голосе чувствуется гордость, хотя мне, если честно, немного смешно: как я вообще смею говорить подобные вещи в присутствии этого человека? – Правда, не так хорошо, как хотелось бы, но до-мажорную гамму исполню.
Мэтт на полном серьезе говорит, что вполне мог бы научить меня чему-нибудь. Услуга за услугу. Благодарю за предложение, но отказываюсь, потому что мне нужно развивать свою барабанящую сторону, а не распыляться на десятки ненужных вещей. Он не возражает.
Он также говорит, что начал учиться играть на гитаре, потому что надеялся наконец приткнуться в приличную группу. Что он осмелился предположить, будто когда-нибудь мы возьмем его в свою. Скорее всего, это вылетает у него неосознанно, так как он тут же начинает кашлять и стараться играть громче. Настолько громче, насколько это вообще возможно на расстроенной старой гитаре. Он заметно смущен, растерян, и я делаю вид, что не слышал ничего, кроме его игры. Ведь у него действительно отлично получается.
Мэтт лучезарно улыбается; несмотря на то что это всего лишь вторая наша встреча, я вижу заметный прогресс в его поведении, и это не может не радовать. Он более раскован, чем вчера, создается впечатление, что мы знакомы год, а не сутки, хотя в действительности – гораздо больше.
Больше не буду настолько слепым.
Мэтт поворачивает руки ладонями вверх, смотрит на пальцы. Все они покрыты мельчайшими порезами, кожа подушечек раздражена, и он громко шипит сквозь зубы. Я верю ему, так как сам знаю, что такое профессиональные травмы: нередко я по нескольку дней не могу держать палочки в руках, поскольку тяну или вывихиваю запястья, и порой мучаюсь натруженными икроножными мышцами.
- У каждого дела есть свои издержки, — успокаиваю я его, но он мотает головой.
- Когда встречаемся в следующий раз?
- Посмотри на свои руки. Ты гитару не раньше, чем через неделю держать сможешь.
- Смогу, — его голос полон уверенности, и он смотрит на меня открыто. Впервые за вечер.
Внутри что-то нехорошо сжимается, как если бы меня просветили сканером и увидели все мои мысли. До сих пор не верится, что у живого человека могут быть такие глаза. Он продолжает сверлить меня ими, и я сдаюсь, пожимаю плечами.
- Тогда завтра.

*
Звонок на урок уже прозвенел, но курить в школьном сортире гораздо приятнее, чем в очередной раз слушать блеяние учителя по поводу каких-то там непонятных Шекспиров и других средневековых придурков. Смешно, но я даже не знаю, что мы сейчас проходим, хотя это не особо меня смущает: по литературе экзамен мне не сдавать, а хорошим баллом, который мне поставят в любом случае, я удовольствуюсь вполне.
Меня ничуть не беспокоит вероятность того, что в любой момент кто-то может зайти и спалить меня. Я могу даже напиться и распевать английский гимн в китайском варианте на всю школу, но ни один уважающий себя человек сюда не сунется, потому как сей туалет является святой святых местных торчков, гопников и отморозков в общем. Я не отношу себя к их числу, хотя некоторые из них искренне считают меня своим, посему проход сюда всегда мне открыт, здесь мне рады, так что грех не воспользоваться столь любезным почтением.
Дым переливается в лучах бьющего через грязное оконное стекло солнца, и я невольно любуюсь им, забывая затягиваться. Больше всего, конечно, радует факт полнейшей свободы, пусть даже в стенах этого адского заведения, но я точно знаю: мне и слова никто не скажет за прогулы, поэтому наглость – конечно, в самом скромном ее проявлении — из меня так и прет во все стороны. Вокруг нереально тихо: все сидят на уроках, парятся, смотрят в окно, зевают, пишут сочинения… Один я тунеядствую. Красота.
Однако, как оказывается через пару-тройку секунд, занимаются не все и тунеядствую не я один. Дверь в туалет распахивается, влетает взъерошенный Мэтт, и от неожиданности я давлюсь вздохом, отчего по сигарете пробегает искорка и добегает до самых пальцев, обжигая их.
- Твою мать!.. – выдыхаю я и дую на пальцы, однако не выдуваю ничего, кроме густого облака горячего дыма, обволакивающего все и вся в радиусе доброго полуметра, подобно дымовой завесе. Интересно, если я обознался, она поможет мне пробить стену и свалить через дыру? – Хрен ли ты меня пугаешь?!
Однако Мэтт игнорирует мои вопли; у него абсолютно дикие глаза, будто он бежал от целой толпы разъяренных футбольных фанатов. Словом, и дышит он так же. Машет руками, стараясь разогнать дым, а когда у него это получается, он радостно вопит:
- Я знал, что здесь кто-нибудь окажется! Доминик!
Кажется, сейчас меня будут бить.
- Есть курить? – тем же восторженным тоном интересуется Мэтт, и это вводит меня в легкое замешательство.
- Хуясе заявленьице. А в глаз?
- Да брось. Выкуренная сигарета сокращает жизнь на четыре минуты, рюмка водки – на восемь, а урок – на сорок. И это не я сказал. Так что я умру лучше на четыре минуты раньше, чем на сорок.
На этот аргумент и возразить нечего. Пожимаю плечами, прикуриваю ему, и он затягивается настолько глубоко, что в осадок выпадаю даже я.
- Ох, и расстреляют меня за растление малолетних…
- Ни хуя, — возражает Мэтт и делает еще одну затяжку, небрежным жестом стряхивая пепел прямо на пол. Его движения плавные, легкие, словно так и надо, и я невольно засматриваюсь на то, как он выдыхает через нос. – Я всего на полгода младше. Мне скоро шестнадцать, вот только машину я просить не буду.
- Здесь речь идет не о том, кто кого младше или старше, - назидательно вещаю я, разве что не тыча пальцем в потолок, - а о том, совершеннолетний ли ты уже или нет. Может быть, мне уже есть восемнадцать?
- Тогда из нас двоих главный лох – ты, потому что не один раз на второй год оставался.
- Вот засранец мелкий, — стараюсь не улыбнуться, а этот придурок ржет во весь голос и скрещивает на груди руки.
Он курит, как девчонка, и это придает ему какую-то особую привлекательность, что ли. Он меньше меня ростом, тоньше, изящнее, хотя и угловат. Длинные волосы, длинные ресницы и ненатурально синие глаза только усиливают впечатление, что мне откровенно хамит фарфоровая кукла. Хотя фарфоровые куклы хамить, я думаю, не умеют. Значит, флиртует.
Кажется, ему прикуривают все – не только я.
- Тогда меня убьют за то, что я не дал тебе пинка на урок, потому что прогуливать – нехорошо, — привожу я еще одно обвинение, а Мэтт смеется.
- Ну да, и тебе за это тоже влетит за всем статьям. И даже больше, чем мне, — он показывает язык. – Потому что ты старший.
Эти слова ставят меня в тупик. Не знаю, чем еще можно парировать, тем временем он считает, пока я усиленно придумываю что-нибудь умное.
- …Восемь, девять… Девять с половиной… — он подзуживает меня, как будто мы в садике, а не в старшей школе, и мне хочется ткнуть его носом в стену. – Девять на веревочке… Девять на ниточке… Девять на сопельке… Девять на двух сопельках… Недодесять… Все! Ты в нокауте. Пожмем друг другу руки. Только, если можно, не правые, а то мало ли, каким ты там рукоделием в свободное время занимаешься.
Он говорит это таким тоном, словно сообщает погоду, и к желанию ткнуть его носом в стену примешивается еще и желание пару раз его отпинать. Однако злиться на него – то же самое, что обижаться на пингвина, и он явно это понимает, если позволяет себе грубить старшим.
- Я левша, — отмечаю я, и Мэтт заметно успокаивается.
- Значит, нормально. А то я думаю: чего ты левой рукой сигарету держишь? Ну, типа, может, профессиональная травма или еще что.
Ему определенно нравится смотреть, как я медленно, но верно завожусь и у меня начинают чесаться руки. Однако я не позволю какому-то там новому знакомому, хотя уже очень даже старому, столь наглым образом выводить меня из моего хрупкого душевного равновесия. Поэтому я великодушно машу рукой и произношу:
- Отсоси, Мэтт.
- Прямо так сразу в грязном сортире? А как же предварительные ласки?
Он невинно хлопает широко открытыми глазами, а когда я обещаю прибить его за такие шуточки, насмешливо выдыхает мне дым в лицо. Только сейчас до меня доходит, что мы стоим очень близко друг к другу, расстояние между нами – всего каких-то несколько сантиметров, и это было бы смешно, если бы не было так неловко.
- Какие проблемы, начальник? Я же шучу. Я минимум на третьем свидании, а сейчас только второе.
Посмеиваюсь, снова закуриваю, если уж мы решили добить пачку, а он садится прямо на пол, с удовольствием вытягивает ноги и упирается затылком в стену, медитируя в потолок. Видимо, он совсем не заботится о своем внешнем виде, потому что в школе у нас народ развязный, кто знает, что происходило здесь полчаса назад?
Хотя за свой туалет я поручиться могу точно. В нем максимум могут траву раскурить. Ну и хрен.
Сажусь рядом, прикуриваю ему еще раз, и, судя по тому, как жадно он дышит через сигарету до самого фильтра, он страдает жесточайшим никотиновым голоданием. Чувствую в груди укол совести: нет, чтобы рассказать ребенку, как это плохо на самом деле, я только помогаю ему втянуться еще дальше. Но ребенок уже взрослый, у него есть и своя голова на плечах – а также еще одна, отвечающая немного за другие функции, но это уже совсем другая история, — поэтому пусть он решает за себя. А я буду решать за себя.
Сидим мы так минут двадцать, время от времени прислушиваясь к посторонним звукам за дверью, но ничего не слышим. Подозрительно тихо, что вообще бывает очень редко. Кто-нибудь обязательно бегает туда-сюда, да и здесь постоянно кто-нибудь тусуется.
- Так мы и тусуемся, — говорит Мэтт просто, будто открывает мне очевидную истину, и я пожимаю плечами, соглашаясь. Все-таки двое – это уже что-то, не пустота.
Он смотрит на часы.
- Через десять минут придется съебывать.
- Какой ща урок?
- В душе не ебу, — он с силой втыкает бычок в пыльные плиты пола, добиваясь, чтобы он перестал светиться и дымить, и поднимается на ноги, отряхиваясь. – Глянь в расписание.
- Лень доставать. Хрен знает: то ли математика, то ли вообще физра… Короче, какая-то такая хрень. Впадлу идти.
- Так погнали ко мне.
Приподнимаю бровь; Мэтт запускает руку в волосы, откидывает пряди назад, но они снова падают на лицо.
- Я тебе резинку подарю, — с сочувствием произношу я, несмотря на то что знаю, что у нас это не круто, поэтому тоже мучаюсь со своими косами.
- Я с хвостом как поп выгляжу, — кривится Мэтт и продолжает. – Мы договаривались, что сегодня урок?
- Ну.
- Нам обоим лень идти мучиться еще полдня?
- Ну.
- Так хули тормозить? Проживем целых два часа жизни себе на пользу.
Раздумываю только долю секунды: а ведь парень дело говорит.
- Ладно, пошли. Только надо мимо охранника прошмыгнуть, а то не выпустит.
Он не удерживается и легко толкает меня в плечо. С каждым моментом этот человек начинает нравиться мне все больше, хотя я сам толком не знаю, что привлекает меня в нем больше всего. Наверное, его философия. «Прожигай жизнь, иначе жизнь прожжет тебя». Правильно формулирую? Ни минуты на месте, ни секунды спокойствия. Он говорит, что мы живем один раз, при этом спим треть жизни, четверть – учимся и еще треть – работаем. И в конечном итоге на себя совсем не остается времени.
- Совсем девчонки затрахали, да? – Мэтт сочувственно заглядывает в мои глаза и, не дожидаясь ответа, нараспашку открывает окно. – Здесь первый этаж, слабо вылезти?
Он подпрыгивает, цепляется руками за подоконник, подтягивается, подталкивает себя и через полминуты борьбы с недостаточно широким проемом вываливается прямо на улицу. Судя по радостному воплю, у него все-таки получилось приземлиться на ноги, и теперь очередь за мной.
Повторяю те же самые махинации, наполовину высовываюсь из оконного проема, и в голове мелькает мысль, что нужно было исхитриться и вылезти ногами вперед, потому что даже эти два метра лицом вниз пролететь мне не очень хочется. Еще десять секунд болтаюсь где-то между, стараясь не думать о том, как все это выглядит сзади, потом плюю на все приличия и вылетаю из здания на хрен, с громким воплем мягко приземлившись на зазевавшегося Мэтта. Он забористо ругается, спихивает меня с себя, поднимается на ноги и еще раз отряхивается, ворча, что в тот раз мог бы этого не делать. Мне немного неловко: он такой маленький и хрупкий, а тут я со своим конским весом с размаху.
- Ничего не сломал? – с участием спрашиваю я, а он мотает головой с такой скоростью, что хочется схватить его за уши и притормозить.
- Элементарно, Ватсон! – радостно восклицает он, когда я в строю на ногах и мы идем куда-то в сторону его дома. – Будешь теперь знать, что я тоже не лыком шит.
- Тебя заставляли читать классику и ходить на обучение бойскаутов?
- С чего взял?
- Ну, все эти навыки, — я делаю широкий жест руками в разные стороны, — типа съебывания с уроков через окно мужского туалета. А что бы ты сделал, скажем, сиди мы на втором этаже? В сортир смылся?
- Я очень бледный и болезненный, так что можно сказать, что мне плохо и я пошел домой. А ты меня повел, чтобы я в трех соснах не заблудился. А Дойля я в детстве читал. Наверное, именно поэтому у меня хорошо развито логическое мышление в сфере мелкого хулиганства.
- Ты, блин, самый пофигистичный человек в мире.
- Да по хуй.
Сейчас часов десять утра, не больше, и солнце только-только входит в свою привычную колею. Не жарко, но и не холодно, поэтому мы быстро стягиваем кофты, повязываем их на пояс и идем куда-то, куда ведет нас Мэтт. Надеюсь, он не заведет меня в лес, как Сусанин – поляков, потому что, насколько я помню, до его дома отсюда довольно далеко.
Он осведомляется, не хочет ли его величество поехать в царские хоромы на карете, за что получает легкий подзатыльник. Сегодня не та погода, чтобы трястись в душном дребезжащем автобусе. Мы пройдемся пешком.
Кажется, Мэтт рад моему решению. Он глубоко тянет носом еще не до конца прогревшийся весенний воздух, но вскорости ругается и на мой вопрос, в чем дело, отвечает:
- Заложенный нос не дает мне вдыхать эту вашу ебучую весну.
А я дышу легко, поэтому не медлю ни секунды и тоже делаю глубокий вдох, чувствуя остатки еще зимнего холодного воздуха и широту уже яркого весеннего дыхания.

 Отправлено: 27.06.10 00:22. Заголовок: * - Я запомнил, где ..

*
- Я запомнил, где ты живешь, — угрожаю я с улыбкой, стоит ему открыть двери.
- Я не против. Приходи, когда вздумается: предки спокойно ко всему относятся, а мне скучно не так будет.
Мэтт улыбается и пропускает меня в прихожую, которая кажется мне гораздо больше нашей. Оглядываюсь, не могу сдержать восторженного выдоха: это же не дом, а настоящие хоромы! Два этажа, гигантские пространства…
- Живем не по-королевски, — он пожимает плечами и бросает ключи на столик, — но живем. Жрать будешь? Я что-нибудь соображу.
- Не. Только если пить.
- Пиво, что ли?
При заветном слове в голове звенит колокольчик, но я жму на тормоза.
- Пиво в десять утра?
Мэтт смотрит на часы.
- Уже почти одиннадцать. Вискарь?
- Я не алкоголик.
- Как знаешь. Погнали. Ко мне – это на второй этаж, проведу сам, а то по карте еще в ванную набредешь.
Сначала он заскакивает в кухню, оттуда раздается шум бегущей из крана воды. Тем временем я осторожно провожу пальцами по клавишам стоящего в углу пианино. Пыль на ладонях не остается, то есть кто-то регулярно на нем играет, и мне кажется, что я даже знаю, кто именно. Звук выходит звонкий, четкий, мягкий, в голове мелькают эпизоды вчерашнего вечера, когда я хвастал умениями играть до-мажорную гамму.
- Осваиваешься? – доброжелательно интересуется Мэтт, выходя из кухни и вытирая на ходу рот рукавом толстовки. – Да, мой инструмент. Никак не уговорю предков ко мне перетащить, а то здесь неудобно.
- Я мог бы помочь, — что-то дергает меня за язык, но тормозить себя уже слишком поздно. На мои слова он только улыбается.
- На второй этаж? Хрен с ним. Пойдем, чего в прихожей стоять.
Ступеньки тихо поскрипывают под ногами, Мэтт перепрыгивает через одну и добирается до вершины гораздо быстрее меня. Несмотря на то что лестница довольно высока, он ничуть не запыхался, что довольно удивительно для курильщика вроде него. Наверное, у него хорошая физическая подготовка: чтобы вылезти из окна, не имея подручных средств, тоже нужно что-то уметь.
- У меня здесь бардак, — извиняющим тоном сообщает Мэтт, — но я думаю, что у тебя не лучше.
- У меня хуже.
Обвожу взглядом комнату: огромная двуспальная кровать с одной, правда, подушкой, письменный стол с наваленными на нем тетрадями и учебниками, стоящая в углу гитара, большое окно, через которое в комнату льется яркий солнечный свет. Мэтт замечает направление моего взгляда и поясняет:
- Это только кажется, что круто просыпаться с лучами рассвета. Знаешь, когда ложишься в четыре утра, в шесть меньше всего хочется подскакивать от света, бьющего по глазам.
- Что же ты делаешь до четырех утра? Порнушку смотришь, а?
Он морщит носик, отчего верхняя губа приподнимается и демонстрирует неровные зубы.
- Не суди по себе… Эй, нет, не трогай энциклопедию: я жить хочу!
Ухмыляюсь, кладу книгу обратно на место, стараясь ничего не свалить. На столешнице красуются пирамиды беспорядочно наваленных друг на друга вещей. Не особо хочется разрушать эти шедевры мирового зодчества, чтобы затем собирать их до самого вечера, но день только начался, поэтому еще можно успеть сделать много полезного.
- Я книжки читаю. Умные всякие, а не только сказки. Теории заговоров и прочий бред, который от скуки на старости лет пишут доморощенные старикашки. Знаешь, это так смешно: смотреть, как все они дружно ковыряются в пустоте и из каких-то пальцев высасывают свои идиотские теории. Но это весело. Я все равно спать не могу. А вообще мне нравится астрономия. Космос, вселенные, планеты, звезды. Это интересно.
- Так ты романтик, что ли? – наверное, в моем голосе слышится легкая издевка, потому что Мэтт мотает головой и раскрывает окно, откуда сразу же тянет прохладный воздух.
- Просто интересно. Сидеть ночью на подоконнике и звезды считать. А они такие маленькие, что все и не сосчитаешь. Тебя что-то отвлечет, ты забудешь число и снова начинаешь считать. Можно по порядку, а когда надоест – и вразброс. Мозг выносит, зато учит терпению и помогает засыпать.
- Это странно.
- У каждого есть какие-то свои интересы. Иногда – ненормальные, — философски замечает Мэтт. – Я людей знаю, которые мелко-мелко бьют посуду, а затем сутками сидят и склеивают ее, находя место для каждой фарфоровой пылинки. Вот скажи: разве у тебя нет каких-то своих маленьких радостей? Например, смотреть фильмы и находить несоответствия. Читать книги и искать ошибки. Да хотя бы стены маркером исписывать?
- Есть, конечно.
Он падает поперек кровати, закидывает руки за голову и пытливо смотрит на меня. Даже в таком положении он умудряется быть как-то выше, что ли. Неловко чувствую себя, стоя посреди комнаты, поэтому присаживаюсь на свободный краешек его стола и закидываю ногу на ногу.
- Какие?
В самом начале нашего разговора я был твердо уверен, что смогу назвать ему хотя бы одну свою ненормальную привычку, а теперь оказывается, что не могу сказать вообще ничего. Мэтт ждет какое-то время, пока я усиленно думаю, но в итоге не выдерживает и начинает направлять меня.
- Стекла в школе бьешь?
- Нет.
- По ночам звонишь по первым попавшимся номерам и дышишь страстно в трубку? Набираешь зоопарк и просишь Джея Раффа?
- Нет.
- Может, хотя бы расписываешь руки мороженым, а потом его слизываешь?
Теперь в его глазах – настоящая мольба. Кажется, он начинает окончательно во мне разочаровываться, но я не настолько ненормальный, как он думает!
- Нет.
- Ты хотя бы в ванной пузыри из шампуня надуваешь?
- Мэтт, ты правда считаешь меня настолько ебанутым?
- Понятно все с тобой.
Он тяжело вздыхает, болтает ногами в разные стороны, задумчиво смотрит в потолок. Наверное, ему странно видеть кого-то, кто отличается от него настолько сильно. Насколько я знаю, он особо ни с кем не общается, хотя у него есть друзья, они постоянно где-то шляются, что-то делают – не скучают, словом. А здесь ему довелось так близко пообщаться с типичным представителем нашего поколения, и сразу постигло такое разочарование?
Смешной он какой-то. Забавный, несуразный. Даже милый.
- Девчонки у тебя одни на уме, что ли? – наконец подает голос Мэтт, и то ли он сонный, то ли какой-то печальный, но до меня звук доносится немного приглушенно.
- И они тоже, — он тяжело вздыхает. – Стой… Хочешь сказать, что ты о них не думаешь вообще никак?
- А смысл о них думать? Мозги выебут, спину потянут, вешаясь на шею, лапши на уши понавешают, измотают и еще повод найдут какой-нибудь, чтобы кинуть.
- Не знаю, у меня как-то само получается. Вроде и без них хорошо, но они смешные такие. Все время верещат о чем-то, обожают шмотки, спорят, кто на кого и как посмотрел. А мы их терпеть должны. Мы же все-таки мужики.
- Мужик он, — фыркает Мэтт, переворачивается на живот, свешивается на пол и шарит под кроватью. Заманчивая поза: так и хочется отвесить ему пинка. Что-то громко шуршит, он усиленно копошится, перекладывает с места на место, и мне становится страшно: что можно увидеть, если заглянуть под его кровать? – Нашел! Держи, мужик, блин.
Прицельным движением он запускает в меня что-то из тех шуршащих вещей, я ловко ловлю ее, а когда расправляю, оказывается, что это «Playboy» какого-то тысяча восемьсот лохматого года.
- Так вот, чем ты по ночам занимаешься?
Мэтт снова мотает головой, и, кажется, я начинаю понимать, почему он немного не такой, как все остальные. Конечно, если опустить тот факт, что его предки – неудавшийся музыкант и неудавшийся медиум.
- У брата когда-то спер, полистал пару раз, но не вдохновился. Вернуть забыл. Вот и пылится уже года три, наверное.
- То есть ты вообще никогда в комнате не убираешь? – интересуюсь я, задумчиво перелистывая потрепанные страницы. Выглядит и правда так, будто его таскала целая рота солдат не один год, потом кто-то хорошенько его облизал, и только после этого журнал попал к Мэтту.
- Я боюсь, если честно. Начну убираться – найду все свои потерянные вещи за почти шестнадцать лет, пару внеземных цивилизаций и консервированный труп.
- Да, ты прав. Не вдохновляет, — отбрасываю неинтересное чтиво в сторону. – Что-то у меня руки зачесались. Где твоя гитара?
Губы Мэтта растягиваются в кривой улыбке, но он послушно перегибается через кровать, упираясь в нее коленями, и тянется за гитарой.
- И этот человек еще утверждает, что рукоделием он не занимается.
- Точно убью!
Наконец-то мне выпала возможность дать ему в глаз. Вскакиваю со стола, срываю подушку и хорошенько отвешиваю ему пендюлей везде, куда только попаду: по спине, голове, пару раз даже по мягкому месту. Он пытается пинаться, но в таком положении не может хорошенько в меня прицелиться, поэтому останавливаюсь я лишь тогда, когда ему удается схватить гитару за гриф и повернуться ко мне лицом. Надо сказать, воинственный лохматый Мэтт с тяжелым инструментом наперевес выглядит достаточно внушительно.
Он не размахивает им, как будто знает, что обязательно что-нибудь разрушит, а я не упускаю возможности поиграть бровями, зная, что точно не получу в лоб:
- Береги задницу, малыш.
- Береги голову, детка, — в тон мне отвечает Мэтт, и в его глазах блестит что-то такое, что не дает повода усомниться в его любви размахивать своей гитарой.
Я не особо горю желанием расставаться с таким жизненно важным органом, как голова, поэтому подушку мне приходится отложить подальше. Сажусь рядом с ним, тяжело дышу. Кажется, мне все-таки пора завязывать, потому что броски на дальние дистанции или физическая работа, требующая движения, уже даются мне непросто. А ему хоть бы что.
- Ладно. Побесились – и хватит. Я сюда не просто так пришел.
- Ты пришел сюда уроки прогуливать, — соглашается Мэтт, и я не могу это отрицать.
- И это тоже. На чем мы там вчера остановились?
Он говорит, что его предки приходят очень поздно, иногда дома даже не ночуют, но он не интересуется, куда они пропадают. Поэтому я спокойно просиживаю у него весь день. Мы играем на гитаре, долбим по фортепиано, ковыряемся в холодильнике, бегаем за мороженым в магазин через две улицы, Мэтт пьет воду из-под крана, я – какой-то непонятный чай с апельсином, так как лимона не оказалось, а когда я очухиваюсь и смотрю на часы, на которых почти десять вечера, и начинаю быстро собираться домой, Мэтт высовывает голову в дверь и тихонько зовет меня:
- Доминик! – я оборачиваюсь, а он, покусав в задумчивости губы, неожиданно смущается и произносит. – Того… Для друзей я – Беллз.

*¬¬¬
А потом «из-за непримиримых разногласий» он нас ушел гитарист. И я позвал Мэтта.
Это было спонтанным действием, я и сам не понял, что сказал, пока он не переспросил меня, явно не поверив своим ушам. Мы снова сидели в курилке, правда, уже после всех уроков, и вдруг эти слова вырвались как-то сами собой, так что Беллз охренел ничуть не меньше, чем я сам.
Я не забыл, как однажды он ненароком обронил, что начал учиться играть на гитаре, чтобы, может быть, когда-нибудь попасть в наш круг.
Помнится, я тогда еще подумал, что соседние места в одной группе позволят мне проводить больше времени с интересующим меня человеком. Так, в общем-то, и оказалось. Хотя в коллектив он входил очень сложно и болезненно. Все мы уже давно знали друг друга, притерлись, но ребята считали его ненормальным, каким-то неземным, чужим. Кто-то откровенно ставил под сомнения его умения держать гитару в руках, но никто не вступал в открытые конфликты, потому что я привел умелого человека, в котором было больше стремления, чем во всех остальных, вместе взятых. Они же не могли предложить ничего.
Я видел, что Мэтту приходится нелегко. Он старался быть лучше, чем есть, почти все время молчал, чтобы не подавать лишних поводов на выпады в свою сторону, ни с кем не пререкался, не конфликтовал, старался по возможности наладить хотя бы приятельские отношения, но встречал только отрицание. И перестал это делать.
- Зачем мне стараться строить какие-то отношения самому, — через несколько совместных сборов сказал он, — если никто не хочет идти мне навстречу? Надоело. Я с вами до сих пор только потому, что ты попросил.
Это высказывание заставило меня вздрогнуть, будто я чего-то испугался, и еще долго мне не удавалось привести в порядок собственный сердечный ритм. Мэтт постукивал пальцами по колену и что-то мычал себе под нос. Слов я не слышал, но улавливал ритм и выражение, с которым он напевает. Я не различил какого-то запредельно прекрасного голоса, да и какой голос может быть в пятнадцать, когда никто с голосовыми связками не в ладах, но что-то в этом меня зацепило.
- Что поешь? – спросил я, а Беллз только пожал плечами.
- Не знаю. Что в голову придет. В последнее время в ней слишком много шума. Ладно, ты прости, но мне пора. Когда там в следующий раз?
- Завтра.
- Значит, высплюсь и буду конформистом. Бывай.
Я помахал рукой и прицельным щелчком пальцев запулил выкуренную сигарету точно в унитаз. У меня не было какого-то супер-пупер плана, но я знал, что просто так оставлять это нельзя. Нужно было что-то делать.
На следующем собрании я чувствовал себя каким-то фюрером, потому что, сидя за установкой, умудрялся внимательно следить за каждым, чтобы везде царили тишина и покой. На тот момент это была лучшая репетиция за все то время, что мы официально считаем себя группой, и я был доволен.
Мэтт так и не понял, почему к нему вдруг кардинально изменилось отношение. Тем же вечером он восторженно захлебывался словами и рассказывал, как сильно ему все нравится, какие все хорошие, как ему с нами повезло. Я так и не признался ему, что в тот же вечер, когда он разоткровенничался со мной, я поговорил со всеми членами группы и попросил их по-человечески вежливо относиться к человеку, которому все это действительно нужно. Они могли бы забить на мои слова, но никто не стал бы спорить с моими кулаками. Я не атлет, но синяков под глаза наставлю только так.
И все начало медленно налаживаться.

*
Я не заметил, в какой момент моим лучшим другом стал Беллз. Человек, которого я упорно не замечал пять лет своей жизни, с которым у нас не было общих интересов, пусть даже были общие знакомые, не было тем, которые интересовали нас обоих. Если раньше мы собирались лишь для того, чтобы я сделал умное лицо и показал пару аккордов, то теперь нас было не разлучить. Это было похоже на гром среди ясного неба, хотя противоположные полюса, как у магнитов, всегда притягиваются. Он – замкнутый в себе подросток, читающий непонятные книги и в своей игре на фортепиано пытающийся подражать великим и, как он утверждал, гениальным русским композиторам. Я – ударник в популярной школьной группе, человек, за которым стабильно бегает целая толпа девчонок, совершенно его не интересуя в плане серьезных отношений.
Тем не менее это совсем не отталкивало нас друг от друга. Мэтт говорил, что своим присутствием я возвращаю его на землю. А он показывал мне что-то новое, что раньше было для меня темным лесом, чем-то таким, что не касается меня и никогда не коснется.
Потом я просто перетащил все свои вещи на одну из последних парт и сел рядом с ним. Всего лишь для того, чтобы быть немного ближе.
В голову приходило только одно: «мы такие разные, но все-таки мы вместе».
Если я не торчал у него – значит, он торчал у меня. Целыми сутками мы слонялись куда-то, куда глаза глядят. Ходили на речку, сидели на пристани и болтали ногами, смотрели в небо. Курили всякую гадость, а потом ржали, как ненормальные, друг над другом. Устраивали дикие концерты, в музыке которых абсолютно не было смысла и мелодии: Мэтт – на гитаре и фортепиано сразу, а я – на ударных. Было тепло на улице, меня что-то грело изнутри, и он совсем не казался мне странным. Нет, то есть что-то было, но это была не странность. Он просто был другим. Не таким серым, как окружающие. Таким же творческим, как многие художники, музыканты, фотографы. Он умел находить прекрасное в обыкновенном, красивое в ужасном, привлекательное в безобразном. Наверное, именно эту черту я и ценил в нем больше всего, хотя по-прежнему отмечал про себя все незаметные мелочи.
У него была тонкая, почти прозрачная кожа, и казалось, что она начнет расползаться в разные стороны, если коснуться ее лезвием. Она была бледной, походила на пергамент. Мэтт любил рассматривать то, что находится под ней. Мог часами сидеть, закатав по локоть рукава, и скользить длинными пальцами по всем четко обозначившимся под кожей венкам. Иногда он откапывал в своих завалах черную гелевую ручку или черный маркер и осторожно обводил их по контуру, начиная от самой кисти и проводя почти до сгиба локтя.
Он говорил, что просто еще не нашлось человека, который вытатуировал бы эти неровные линии на его запястьях. Он смеялся, рассказывая, что люди смотрят на него как на наркомана.
Я пытался последовать его примеру, но мои вены были спрятаны слишком глубоко под кожей, чтобы я смог разглядеть их.
Мэтт постоянно ходил в каких-то мешковатых вещах, которые висели на нем, как палатка на вешалке. Эти балахоны напоминали мне мешки, в которые хладнокровно упаковывают невезучих жертв несчастных случаев и маньяков. Они были выцветшими, серыми, унылыми. Мне казалось, что он не должен носить подобные тряпки. Его худоба, угловатость, субтильность, невысокий рост – все это дико шло ему, создавало какой-то особый шарм, свою притягательность, хотя он сам смеялся над собой и шутя называл себя мечтой педофила.
Мечтой – да. Педофила? Нет.
Я ненавидел эти маскарады, в которые Мэтт превращал каждую вылазку на улицу, но все, относящееся к нему, я считал частью его собственного вымышленного мира, маленького, но личного, особого, и молчал, потому что изо всех сил старался его не разрушить.
Мэтт писал красивые стихи, которые я не понимал, хотя очень силился. Я никогда не давал понять ему, что это слишком сильно для меня, слишком глубоко. Не понимать его песни – то же самое, что не понимать его внутренний мир, а сейчас я стремился к этому больше всего, наверное, чем к чему-либо еще за всю свою жизнь.
Он никому не показывал свои наброски. Никому, кроме меня. За долгое время их скопилась не одна и не две толстых тетради, и мне нравилось лежать где-нибудь на полу в его комнате, пока он бездумно дергает гитару за струны, и чувствовать что-то, чего не вызывали прежде даже самые великие классические произведения.
Беллз говорил, что ему нравится мое имя. Не полное, но и не сокращенное. Доминик. И фамилия. Он рассказывал какие-то запутанные истории, ассоциации, возникающие в его голове при их звуке. Я не понимал их, как и песни, как и все, что он говорил, если, конечно, это не был повседневный треп про музыку, девчонок и домашние задания.
Я старательно делал вид, что мне интересно, хотя мне и правда было интересно. Шелест его голоса был приятен; он обладал чудесным чистым произношением; тембр менялся в зависимости от темы, интонация была живой и помогала мне улавливать, когда нужно смеяться, а когда – негодовать.
Он никогда не называл меня Домом, как остальные. Только полно. Только Доминик.
Именно в тот период я полюбил свое имя и каждый раз беззвучно повторял за ним, когда он обращался ко мне.
Он любил подрабатывать «альтернативным неформальным календарем» и каждый день именовать по-своему. У него были дни наблюдения за облаками, дни пускания мыльных пузырей, дни бросания монеток в реку, дни счета звезд и многие другие. Он старался следовать собственным указаниям, но его хватало максимум на час, и остаток дня мы проводили спонтанно, как получится.
Он порывался раскрасить пол в бирюзовый, а потолок – в голубой, чтобы каждый день просыпаться на морском побережье, которое видел от силы пару раз в жизни.
Часто создавалось впечатление, что он видит меня насквозь. Даже когда я стою спиной к нему. Даже когда он не смотрит на меня. Ни у кого в этом мире не может быть таких глаз. Акварельных, ярких, темных, прозрачных. Они напоминали цвет горизонта, когда в солнечный день где-то вдали небо смешивается с озером.
Он утверждал, что не носит линзы, хотя в это верилось с трудом. Но я верил. Потому что этим искренним глазам нельзя было не верить.
Я часто ночевал у него. Когда предков не было дома, он звал меня к себе. Мои не были против; наоборот, они радовались тому, что у меня появился настолько близкий друг. Он выделял мне просторную комнату, которая была через стену от его, и там я чувствовал себя ничуть не хуже, чем в своем собственном доме.
Иногда – по ночам – он приходил ко мне. Думая, что я сплю, ложился на самый краешек односпальной кровати, на которой я спал, утыкался лицом в подушку и только после этого спокойно отключался. Я знал, что он боится, но только не знал – чего. Хотя мы были вдвоем в большом и темном доме, и мне бы самому стало неуютно в подобных условиях. Именно его кошмары мешали ему спать, и те два часа – с четырех до шести утра – были всего лишь биологической необходимостью для поддержания его жизни.
Эти ночи по обыкновению своему были бессонными и неспокойными для меня. Я просто лежал, почти не дыша, чтобы вдруг не разбудить его, и тихо смотрел, как подрагивают его хрупкие тонкие плечи.
Иногда он тихонько постанывал, кусал подушку, его пальцы непроизвольно сжимались в кулаки, а на лбу пролегала глубокая складка напряженных мимических мышц. Тогда я подвигался немного ближе, гладил его по волосам, заправлял пряди за уши. Если это не помогало, осторожно обнимал за тончайшую талию, изо всех сил стараясь не разбудить, и утыкался носом куда-то в его шею. Старался дышать спокойно, размеренно, чтобы такт дыхания не был подвластен дико колотящемуся сердцу. После этого он успокаивался по-настоящему и крепко спал, размеренно вдыхая и выдыхая.
С первыми лучами рассвета он резко подскакивал и сваливал к себе, пока я не проснулся. Вернее, он сам так думал, потому что к моменту, когда солнце начинает светить в глаза, я уже лежал на другом краю кровати спиной к нему и делал вид, что крепко сплю. Вставал я буквально через пятнадцать минут после него, чтобы он успел привести себя в порядок, и мотивировал это тем, что не могу долго спать где-то в чужом месте. К тому времени уже был готов горячий чайник, а сам веселый и жизнерадостный Мэтт колдовал что-нибудь вроде яичницы у плиты.
Беллз оказался очень хозяйственным. Он поддерживал дом в полном порядке, когда ему приходилось оставаться там одному. Иногда мне доводилось видеть, как он носится по комнатам с тряпкой и протирает пыль. Это было странно для меня – человека, который отродясь раз в десять лет на своем рабочем столе порядок наводил. Так необычно, но так интересно, что я мог лежать на диване и смотреть, как он носится вокруг меня, добрых полдня. Он не возражал. Напевал что-то под нос, иногда что-то рассказывал. Его голос действовал на меня убаюкивающее, и изо всех сил я не позволял себе заснуть.
У Мэтта оказался на удивление высокий и сильный голос, пусть он пока еще и не умел пользоваться им должным образом. Он объяснял это тем, что у него очень короткие голосовые связки, а это позволяет ему охватывать несколько октав.
Иногда мы пели что-то вместе, если он подвывал что-то из того, что я знаю. Тогда Беллз смеялся и говорил, что мне медведь все уши оттоптал, а голоса при дележке не осталось. Я не обижался, он улыбался. Нам было хорошо вместе.
Вскоре мы переселились в его гараж. То есть вся группа вместе. Гараж был большой, просторный и абсолютно пустой, что создавало в нем прекрасную акустику. Соседям было плевать на то, что из него часами раздавались дикие вопли и неуемные гитарные риффы, долбежка по моим барабанам и забористый трехэтажный мат. Это место было идеальным.
Все вокруг стало для меня идеальным.

 Отправлено: 27.06.10 00:23. Заголовок: * Учебный год подход..

*
Учебный год подходил к концу, начинались контрольные, сдачи долгов, пересдачи, беготня и общий невроз. Нам с Мэттом все это было до одного места, потому что он всегда хорошо учился, а у меня был свой козырный туз в рукаве вроде открытой и доброжелательной голливудской улыбки и щенячьего взгляда. Однако не у всех все было настолько просто и гладко.
В середине апреля от нас ушел вокалист. Он был на год старше и мотивировал это тем, что предки хотят хороших результатов по экзаменам, поэтому ему придется бросить нас, чтобы хорошо подготовиться к сдаче. Это было глупо; более того – это было просто смехотворно, но факт оставался фактом: нас осталось трое, мы остались без вокалиста.
Нужно было срочно что-то делать, и право проявлять инициативу снова выпало мне, поскольку в прошлый раз Беллза в группу приволок именно я.
- И к чему ты клонишь? – Мэтт щурится, глядя на палящее солнце, и глубоко затягивается, выпуская кольца дыма в небо.
Он делает это настолько красиво, что хочется достать откуда-нибудь старенький «Полароид» и сделать целую серию снимков одного только курящего Мэтта. Запечатлеть, как он лежит на рассохшейся деревянной пристани, свесив ноги так, что носки почти касаются воды; как он держит сигарету двумя пальцами, как смешно втягивает щеки, когда делает затяжку; как солнечные лучи задорно прыгают в его блестящих волосах. А вокруг – только синее небо и синяя вода, сливающиеся на горизонте в синюю полосу. Сейчас на удивление тепло, на нас — одни лишь легкие джинсы и майки, лучи ультрафиолета мгновенно оставляют следы на белой после зимы коже, а Беллз время от времени приоткрывает то один, то другой глаз и смотрит на меня из-под длинных ресниц. Внимательно следит за тем, как смотрю на него я.
- Наверное, к тому, что нам нужен солист? – я пожимаю плечами, словно так и надо, а сам стараюсь не показать, насколько важен мне его ответ. Насколько мне важен его положительный ответ.
- Я думаю, вам ни к чему курящий солист, не умеющий находить общего языка с залом.
Очевидно, Мэтт клонит к тому, что очень сложно заводит новые знакомства. Он может спокойно обратиться к человеку, если ему что-нибудь нужно, в каких-то необходимых целях, но просто так – нет.
- К тебе все придет со временем, — переворачиваюсь на живот, ложусь на теплые доски и слегка нависаю над ним, а он выдыхает горячий дым мне в лицо. – Понимаешь, это обратная сторона нашего дела! То есть ты делаешь музыку, людям нравится, но люди ведь просят чего-то взамен.
- Ага, я понял. Я буду стоять посреди сцены, махать гитарой и трясти головой одновременно, при этом должен буду что-то прекрасно петь, да так, чтобы не запыхаться, а потом рассказывать зрительному залу какую-то хуйню, чтобы он был доволен. Да?
- Ну, примерно, — пытаюсь снова пожать плечами, и в спине сразу же отдает тупой болью. Нужно менять положение.
Беллз не глядя выбрасывает сигарету в речку, и мне кажется, что я слышу злое шипение, какое бывает, когда огонь соприкасается с водой.
- Доминик, и в кого ты такой милый придурок? – внезапно Беллз улыбается и треплет меня за щеку, как бабушка – любимого внучка. Широко улыбаюсь, потому что не могу сдержать этого жеста, и хочется задушить его в объятиях в приливе великой любви и нежности. Однако для этого мне придется обнять занозистые доски, поэтому я пока лучше повременю.
- В тебя! – отвечаю я, а он снова смеется и закрывает глаза, подставляя лицо солнцу.
Ему не нравится быть до прозрачности белым. Он говорит, что в темноте похож на труп двухнедельной давности, а впалые щеки и глаза лишь усиливают впечатление.
Я же так не считаю. Уж кому-кому, а мне посчастливилось засекать его по ночам, и надо отметить, что зрелище это – очень милое и забавное. Он и сам не знает, какая заключена в нем сила. К такому человеку создается исключительно трепетное отношение, желание опекать и защищать, а также безвозмездно любить и оберегать.
Я очень надеюсь на то, что у меня ничего не написано на лице.
Еще некоторое время мы молчим: Мэтт думает, а я смотрю на задумчивого Мэтта. Он легко покусывает губы, уже немного припухшие и покрасневшие, и изо всех сил стараюсь не обращать на них внимания, чтобы сохранить остатки самообладания при себе.
- Девчонки бегать будут, — заманчиво добавляю я, глядя на его колебания.
Беллз в смятении, но не могу отметить, что его заинтересовали мои слова. Он приподнимает бровь и приоткрывает левый глаз, чтобы одновременно увидеть меня и не пустить туда солнце.
- Помощь странам третьего мира? Своих полтонны отсыплешь?
- Да я бы с радостью, — немного натужно смеюсь, хотя в этом нет и доли неправды: вся эта беготня по гулянкам и свиданкам только утомляет. Надоело глупо шляться где ни попадя, бегать за кем-то, к кому нет никаких чувств. — Но у тебя свои появятся, и даже больше, чем у меня.
Он смеется.
- С чего взял?
- Девочкам нравятся вокалисты рок-групп. Будешь ходить с гитарой наперевес, делать мужественное лицо и хамить всем напропалую – и от поклонниц отбоя не будет.
- Не, не катит. Не для меня. Хотя сама идея мне нравится.
- Ну, значит, у тебя будет имидж крутого задохлика, который хорошо учится в школе, уступает бабушкам места в автобусе и придерживает двери мамам с колясками. Задохлик читает умные книжки про теории заговоров, предсказывает будущее, привораживает по фотографии… Так, не туда понесло. В общем, просто оставайся собой, и люди к тебе потянутся.
Беллз кусает губы, приподнимается на локтях, смотрит в даль. Послушно жду его ответа, и немного трясет изнутри: мне нужен его положительный ответ. Мне нужно, чтобы он взял на себя функцию еще одного человека в группе. Мне нужно, чтобы он просто оставался рядом со мной.
- То есть я смогу орать в микрофон всякие гадости и радовать этим людей? – наконец подает голос Беллз; пару секунд мне приходится переваривать вопрос.
- Наверное.
- И лирика тоже будет моей?
- Возможно. Скорее всего.
- Я смогу в конце каждого выступления устраивать на сцене погром и разбивать гитару?
- Если каждый раз будешь приносить свою.
- Я согласен.
С тех пор нас осталось трое.

*
Удивительно, насколько быстро Мэтт почувствовал себя в своей тарелке. Конечно, первые пару дней было смущение, какое-то жеманство, требования оставить его в покое, но в конечном итоге он расслабился и раскрепостился. Не последнюю роль в этом сыграло давнее знакомство, да и то, что все мы одноклассники, то есть знаем друг друга лет по пять-шесть, также имело свое значение.
Я говорил, что та репетиция, когда нас еще было четверо, была лучшей за все время? Нет. Лучшими стали нынешние. С каждым днем все шло более прекрасно, более гладко, более спокойно. Мы с легкостью понимали друг друга, внимательно встречали предложения и новые идеи, рассматривали, отрабатывали их. У нас начал постепенно нарабатываться собственный материал. Если раньше мы специализировались исключительно на каверах популярных групп, то теперь у нас был Беллз, у Беллза было много стихов, более того, он знал нотную грамоту и мог записывать весь тот бред, что мы генерировали по ходу работы. Потом он предложил использовать и клавишные, что нашло пока еще не большой отклик, но заставило нас задуматься: это оказалось гораздо более интересно, чем одни только гитары и ударный ритм.
Он говорил, что ему самому нравится, что он очень рад тому факту, что он все-таки попал к нам. Он надеялся, что наконец-то сможет куда-нибудь деть свою неуемную энергию и вложить тонну идей, которые прежде пропадали, потому что записывать ему было лень, а голова была переполнена ими до краев, так что удержать там все не представлялось возможным. У нас был прекрасный творческий союз, популярность и любовь сотоварищей никуда не исчезла – наоборот, только усилилась, но с тех пор мы зареклись принимать к себе кого бы то ни было, чтобы не разрушить только построенное, что еще стояло хрупко и не укрепилось. Понимаю, это было немного неправильно и со стороны смотрелось черти чем: переплели интриг, сговорились, подсидели половину, избавились от нее, а теперь потчуем на лаврах и радуемся жизни. Это было не так; каждый, кто так думал, глубоко заблуждался, но ничего исправить мы не могли. И мы решили работать.
Однажды Мэтт отловил меня за поворотом, когда я несся что-то куда-то сдавать, прижал меня к стене и заговорщицким шепотом пожаловался, что какая-то дылда на год старше строит ему глазки и вообще всячески притесняет. У него было настолько страдальческое лицо, что я засмеялся, а он схватил меня за рукав и начал трясти.
- Доминик, блять, хули ржешь?! Делать-то что-о-о?!
- Как что? – мои брови поползли вверх, потому что, кажется, он спрашивал на полном серьезе. – Мэтт, ты что, вообще не знаешь, как с девчонками обходиться?
- Нет! Что я с ней делать-то буду? Зачем оно мне все?!
- Я тебе на День рождения куклу резиновую подарю – будешь тренироваться. Когда у тебя, кстати?
- Девятого июня.
- Ага, отлично. Я погнал.
Я дернулся, чтобы продолжить свой путь, но Беллз с силой дернул меня за рукав обратно и продолжил разводить панику.
- Давай серьезно! Ты у нас того, ловелас всея школы, мне нужен твой совет. Как опытный старший неопытному подрастающему поколению. Что делать?
- На свидание ее пригласи. Погулять куда-нибудь своди. Хотя бы просто пару кругов вокруг дома нарежь. Глядишь, у нее еще и отпадет охота к тебе приставать.
- И все, что ли?
- Не все. Пообходительней будь, — Мэтт задумчиво прикусывает губу; видно, что он впитывает мои слова, как губка. – Улыбайся там, руку подавай, еще что-нибудь.
Он тяжело вздыхает, словно я умственно отсталый.
- Ты идиот, Доминик. Я спрашиваю, что мне делать, если я не хочу ничего вообще. Как мне от ворот поворот дать?
- Сам ты идиот. Шанс упускаешь. Сначала одна, потом – две, а затем вообще количество поклонниц начнет расти в геометрической прогрессии. Не дрейфь.
- Да не хочу я! Не интересует она меня!
- Тогда просто расслабься. Не замечай ее, веди себя так, как обычно это делаешь, только в носу не ковыряй на людях, — он обиженно надувается. – Да я ж шучу. Будь естественным. До тех пор, конечно, пока она сама не заведет тебя в темный угол, как ты меня сейчас, и не изнасилует. Да, кстати, ты случайно не за этим меня припер? Тогда давай по-быстрому, а то я спешу.
Беллз громко фыркает, отпускает мой рукав и отпихивает, разве что воплей о разводе и девичьей фамилии не хватает.
- Иди ты. Сам разберусь. Мерзкий ты.
- Не мерзкий, а противный, — поправляю я, нехорошо хихикаю и снова быстрым шагом, едва не срываясь на бег, продолжаю свой путь.
Все-таки хорошие оценки еще никому в этой жизни не вредили.

*
Я обещал больше не быть слепым и эгоистичным, и теперь мне приходится смотреть в оба, чтобы не врать хотя бы самому себе. Надо сказать, что увиденное немало меня радует. Мэтт меняется на глазах: он становится более общительным, более свойским, теперь его не пугают компании из нескольких человек, он даже начал общаться с представителями противоположного пола, а это уже немаловажно. Сам Беллз говорит, что он всего лишь спустился на землю, потому что звезды по ночам ему считать надоело.
- Здесь, на этой вашей земле грешной, оказалось не так уж плохо, — он хмыкает и вытягивает руку перед собой, задумчиво смотрит на длинные тонкие пальцы, словно впервые в жизни их видит.
Хрипло смеюсь, легко толкаю его, а он заливается, как идиот, и снова глотает дым. Немного странно, что мы лежим на полу в его комнате и смотрим в потолок, но сейчас нам слишком хорошо, чтобы об этом думать. Перед глазами все плывет, в голове сладкий туман, в животе порхают бабочки, и это наталкивает меня на мысль, что пора бросать курить.
- Мэтт? – интересуюсь я, и он снова хихикает. – Что за дурь ты мне подсунул?
- Так дурь и есть, — отвечает Беллз удивленным голосом, и это вызывает новый приступ истерики у нас обоих. – Или ты думаешь, что я посадил перед домом ромашек, высушил их и тебе скурил?
- Не… Просто какое-то странное ощущение. Так что ты там про землю грешную говорил?
- А, — Беллз перегибается через меня и втыкает окурок в пепельницу, затем снова падает на пол. – Да, точно. Хорошо, говорю, на земле грешной. Можно даже пожить немного для разнообразия.
- Не немного, а много, — поправляю я и пытаюсь сфокусироваться на потолке, но он то и дело куда-то убегает. – У нас здесь весело. Бухло, женщины, вечеринки до утра…
От неожиданности он икает, и мне снова хочется заржать.
- Где?
- Где организуешь.
- Лень.
- Тогда нигде.
Он глубоко вздыхает, потягивается, закидывает руки за голову, и краем глаза я вижу, как он улыбается. Хочется улыбнуться самому, но мышцы не слушаются, поэтому я замираю, настраиваю дыхание и жду, пока все глюки из меня выветрятся. Если верить Мэтту, кайф пройдет минут через двадцать, поэтому мы можем и немного повременить. А затем нас вновь ждут великие дела.
- Немного странно, что я кого-то заинтересовал, — задумчиво тянет он, и теперь смеяться хочется лишь по инерции еще не выветрившийся травы: его голос звучит немного грустно. – Раньше меня как-то вообще никто не видел… Меня даже к доске не вызывали никогда, потому что перед скопищами народа я тер… тер… — он громко ругается, — теряюсь! Да, теряюсь.
- Не парься, — советую я и пихаю его в бок, намекая открыть окно.
Пару секунд Мэтт не соображает, чего я от него добиваюсь, а потом его осеняет, он толкает раму, и в комнату задувает прохладный ночной ветерок. Если не ошибаюсь, сейчас часов одиннадцать вечера. Комнату освещает только тусклая лампочка, висящая на потолке, на свет сразу же влетает какой-то небольшой мотылек и начинает биться в стекло, каждый раз обжигая крылышки.
Беллз вновь падает рядом, на его лице застыло идиотически-счастливое выражение, и он судорожно дышит, пытаясь проветриться и прочистить мозг. Его легкие работают так, что, кажется, сейчас запотеют все окна; едва перебарываю в себе желание заткнуть ему рот, чтобы не портил кислород. Он недолго раздумывает, затем лезет в карман, достает сигарету и прикуривает. Наверное, в этот момент мои глаза лезут на лоб, потому что его брови удивленно поднимаются вверх.
- Ты совсем сдурел? – интересуюсь я, а он явно не понимает, чего я от него хочу. – Тебе нельзя: ты теперь поешь!
- Да какая разница, — он пожимает плечами и делает попытку глубоко затянуться, но не успевает.
Протягиваю руку, выдергиваю зажатую в его губах сигарету, втягиваю в себя как можно больше дыма и с размаху тушу ее в пепельнице. Затем демонстрирую Мэтту кулак, а он, игнорируя его, вдруг нависает надо мной и прижимается ртом к моим губам, явно пытаясь всего лишь высосать то, что вдохнул я; пытаюсь стряхнуть его с себя, но у меня дрожат руки. Мэтт заливисто смеется, отрывается от меня неохотно, показательно вздыхает и снова возвращается в исходную позицию.
В груди что-то хрипит, и я не сразу понимаю, что это всего лишь дикие удары пытающегося вырваться на свободу сердца. Беллз явно не осознает того, что играет с огнем, для него все это так – сделал и забыл. Осознание этого колется больше всего.
Губы Мэтта растянуты в легкой улыбке; он слегка поворачивается ко мне, осторожно, чтобы никак не повредить, кусает мое плечо:
- Все-таки ты правда очень мерзкий, — негромко произносит он, скользя зубами по моей коже. – Тебе – можно, мне – нельзя… Получается какое-то неравенство, — Мэтт с силой сжимает зубы, и от этого по телу пробегает дрожь. Появляется стойкое желание сбегать в ванную. – И этот человек еще называет меня своим лучшим другом…
В его голосе звучат дразнящие нотки, и волны мурашек одна за другой маршируют по спине. Чувствую, как на затылке шевелятся волосы, хочется оттолкнуть его, но одновременно позволить продолжать. Внутри теплится надежда, что его просто все еще прет; Мэтт помогает себе языком, щекочет мое плечо, шкодливо выглядывая из-под длинных ресниц, и удержаться не получается: вырывается тихий стон.
- Что такое? – Беллз удивленно отстраняется и смотрит на меня своими широкими глазищами, а у меня нет ни единой отговорки.
- Щекотно, — бросаю я первое, что приходит на ум, и он вдруг широко улыбается и принимается щекотать меня, так что я извиваюсь и громко смеюсь.
Кажется, секундное помешательство успешно замято. Он увлечен, отвлекает меня, все снова возвращается на круги своя. Отпихнуть распалившегося Беллза у меня получается только через минуту, он падает на пол и в очередной раз смотрит в потолок. Бабочка по-прежнему без устали бьется в раскалившуюся лампочку.
- Мы умираем, чтоб вновь почувствовать себя живыми, — вдруг изрекает Мэтт, и я давлю в себе смешок.
- Херню ты какую-то городишь.
- Я знаю.
Неожиданно он берет меня за руку, переплетает наши пальцы, крепко сжимает мои в своих.
- Прости уж, если что не так. Я немного увлекся.
- Не страшно.
- Я просто подумал… а ничего я не подумал. Мы всего лишь хорошие друзья.
Именно это и плохо.

 Отправлено: 27.06.10 02:12. Заголовок: Сусел :sm19: У меня..

Сусел У меня нет слов...
нет, я найду.
возможно, это и не идеально, если тебе так кажется, но по-моему, самое оно.
это- прекрасно. И Домка такой милый, даже когда матерится и курит траву ^^
о том, что ты как обычно смогла раскрыть характер героев, и что твои рассказы будто перед глазами, настолько все ярко, чувствуется- я повторюсь.
мне, черт возьми, нравится. любишь же ты открытые концы.)

и один маленький момент, я почти уверенна, что ты скажешь "плевать", но- если события 1994 года, то Леннона убили не тридцать лет назад, а только четырнадцать.

 Отправлено: 27.06.10 04:07. Заголовок: детки *______*..

детки *______*

 Отправлено: 27.06.10 12:14. Заголовок: Kami, до, я педофил ..

Kami, до, я педофил
Qwertyna, дарлинг, вот ты совсем меня не слушаешь и аффтарские бредни не читаешь?) это только половина, у меня еще примерно столько же лежит)
а за поправочку про Леннона спасибо, но я даже редактировать ничего не буду, ибо факты похерены специально, мне впадлу даже гуглить было.

 Отправлено: 27.06.10 12:47. Заголовок: ох, опять я шапки не..

ох, опять я шапки не читаю и ничего, кроме текста не вижу xD тогда понятно))

 Отправлено: 27.06.10 20:46. Заголовок: аайееееее....Беллдом..

аайееееее....Беллдом....
моя в прострации....моя плавает по волнам щастья и кавая....
безмерное спасибо

 Отправлено: 27.06.10 20:50. Заголовок: а нам-то за шо?)) мы..

а нам-то за шо?))
мы вообще знать ничего не знаем))

 Отправлено: 28.06.10 12:36. Заголовок: Сусел, это прекрасно..

Сусел, это прекрасно
Такие милые детки: матерящиеся, курящие что попало, похабные.
За такого Доминика спасибище, а Беллз так вообще предел мечтаний
Мечта педофила)
Ты сделал мой день, неделю и вообще июнь.
Я хочу машину времени Т__Т
Текст отличный просто до одури: логичный и стиль ващежесть.
Не наговаривай на себя, ты крут.

Чувак, как я тебя люблю <(3)
*стопицот сердечек во все стороны*

 Отправлено: 28.06.10 12:39. Заголовок: да чо вы все шапку н..

да чо вы все шапку не читаете? это ж не все, проды будет столько же, только я не знаю, когда мне не впадлу будет выложить)))
странные у вас идеалы деток, барышня Оффтоп: но родитель детьми гордится, да, очень ^^
спасибо большое, да/, я очень рад ^^ *раскланялся*
хотя тебе тоже большое спасибо, особенно за вдохновень)

 Отправлено: 28.06.10 12:46. Заголовок: та я понял уже, что ..

та я понял уже, что это только часть, но надо ж тебя воодушивить на выкладку остального?))
странные, ага, я знаю, меня такие детки крайне, кгхм, воодушевляют :похабно шевелящий бровями смайл:
*засмущался*
ататат, всегда рад стараться

 Отправлено: 28.06.10 12:49. Заголовок: надо)) меня уже неде..

надо))
меня уже неделю воодушевляют непонятно на что, но я пока держусь, хотя руки чешутся)) Оффтоп: ибо какой кайф все и сразу?

 Отправлено: 28.06.10 22:10. Заголовок: Оффтоп: ибо какой ка..

цитата:

Оффтоп: ибо какой кайф все и сразу?

большой, очень большой.

 Отправлено: 28.06.10 22:16. Заголовок: я подумаю...

я подумаю.

 Отправлено: 28.06.10 23:46. Заголовок: я обычно лирические ..

я обычно лирические отступления оффтопом пишу, но сейчас на фиг.
также я обычно большие работы выкладываю по кускам, но это сейчас тоже на фиг. меня очень усиленно просят, я обещал закончить до четвертого числа, через двенадцать часов меня здесь не будет, а через, возможно, неделю я отчаливаю на моря греть спинку, проветривать мозг и думать думы.
короче, я собой доволен. и не так, что "а, да, я что-то написал - я молодец". а именно что доволен на все стопицот процентов. тот, кто хорошо меня знает, думаю, поймет, насколько много это значит при всей моей любви к самоедству. ладно, неважно, мои тараканы.
короче, я хочу сказать, что я очень сожалею, но идейный вдохновитель потребовал не писать проду, мол, обрывается - это круто. детки получились чумовыми, я их очень полюбил, поэтому, может быть, я сподвигну себя на сиквел, а может, просто буду писать не по взрослым, а по ним. Оффтоп: мой фанюч переходит с больших тридцатилетних мужиков сначала на двацати-с-копейками-летних воробушков, а затем и на мелких несовершеннолетних детей. я педофил.
идейный вдохновитель также потребовал добавить, что пусть они мне там все поклоняются, я все равно целиком и полностью принадлежу ему. люблю заразу.
еще хочу нескромно отметить, что аффтар питается комментами, приятными словами, почесыванием ЧСВ и мании величия, а также скромными поклонениями и бурными слюнями, а без них он, увы, усиленно чахнет. я это к чему: прошу высказать все, что возникло в голове на момент прочтения. не какое-нибудь "ыыы, круто". я хочу знать, что понравилось, где понравилось, почему понравилось, на какие соображения навело. точно так же и с тем, что не понравилось.
в общем, я старался, за девять дней написания и неделю редакции прожил четыре потрясающих месяца вместе с этими ребятами, теперь ваш черед.

 Отправлено: 28.06.10 23:47. Заголовок: * Говорят, что в тих..

*
Говорят, что в тихом омуте черти водятся. Я переиначу.
В тихом Тинмуте Мэттью водится.
Я всегда знал, что он чертяка, потому что под шкурой овечки обыкновенно скрывается некий ужасный монстр, который изводит все и вся.
Мэтт изводил себя. Он страдал страшнейшей паранойей, его голова сплошь была забита какими-то голосами, мыслями, отрывками ненаписанных мелодий, заговорами, интригами… Он говорил, что сам понимает, насколько это глупо, но никак не может от этого отвязаться. Его перегруженный мозг продолжали мучить кошмары, он по-прежнему приходил ко мне, если я ночевал у него, и вместе мы были идеальной парой во всех сферах: ненормальный и хвостик, слепо и преданно таскающийся за этим ненормальным.
Он изводил и нас тоже. Нас – то есть две трети группы, которая по-прежнему следовала своему принципу не брать четвертого. Мэтт срывал репетиции, потому что ему что-то не нравилось, играл одну и ту же песню до посинения, отказывался играть, отказывался петь. Он мог бросить гитару прямо посреди песни, отвернуться и уйти. А мне приходилось бежать за ним, хотя я не знаю, зачем я это делал.
Когда я догонял его, он снова был спокоен, дружелюбен и миролюбив. Я слишком примитивно устроен, чтобы мне довелось понять его перепады настроений. Я привык, смирился. Беллз изводил себя, нас всех, а я изводил себя. Он постоянно спорил с Джейком, по возможности – ругался; это было поразительно: еще каких-то полторы недели назад он не показывал носа из своего угла. Конечно, он не мог не радовать меня, но изо всех сил я старался не разрушить группу.
В первое время мне это удавалось. Я влезал в споры, я ругался с обоими, я искал компромисс, а иногда даже становился между, стараясь расцепить их, когда кто-нибудь срывался и пытался набить другому морду. Было сложно, обстановка раскалялась до предела…
И в один прекрасный день от нас ушел и Джейк. «Carnage Mayhem» перестали существовать. Остались лишь я и Беллз, и у нас с ним был прекрасный творческий союз, потому что мы понимали друг друга даже не с полуслова – буквально без слов. Мэтт сразу же стал шелковым, не спорил, не шел поперек, словно только и добивался того, чтобы остались только мы. Хотя в каком-то роде я понимаю его: все мы были разными, пусть даже какую-то часть времени проводили вместе. Не было дней без споров, порой мы ходили с синяками, и теперь оказалось, что взаимопонимания можно было добиться лишь полным расформированием группы.
Нас осталось двое, у нас все было прекрасно, но двое – это не группа. И нам срочно пришлось искать басиста.
Конечно, развал самого популярного в школе коллектива не мог остаться незамеченным. Пошла молва о том, что мы абсолютно ебанутая парочка, что с нами невыносимо работать, что мы деспоты, сволочи и просто психи. Мэтту было все равно, что о нем говорят, — ему не привыкать, но меня это порой выводило из себя. Однако вскоре мы разобрались, что это пускают по ушам те, кто от нас ушел, и расслабились. Нельзя было закапывать наше стремление в землю, я был мало похож на человека-оркестр, поэтому было решено: начинаем искать еще одного участника.
Буквально за пару дней мы переговорили со всеми, кто играл в каких-либо ансамблях, коллективах, объединениях – неважно. С теми, кто нигде не играл, но умел и хотел попробовать свои силы. С теми, кто не играл, но готов был научиться, потому что четыре струны – это самое легкое, что только можно себе представить. С каждым из добровольцев у нас что-то не клеилось: кто-то относился к нам с недоверием, кто-то – с откровенной неприязнью, осторожностью. У кого-то не получалось с экзаменами, кому-то потом просто оказывалось лень каждый день сидеть по нескольку часов в гараже и мучить инструменты. Мы отчаялись.
Мы поссорились со всеми потенциальными музыкантами в школе, которые хотя бы пару раз в жизни видели гитару. Мы послали тех, кто мог отличить друг от друга ноты, и были посланы теми, кто играл хотя бы на треугольнике в начальных классах.
Но мы были вместе, мы были лучшими друзьями и мы были уверены, что подходящий случай нам еще подвернется.
Потом Мэтт буквально за ухо приволок какого-то паренька, который был на год младше и прежде тоже где-то играл… правда, на ударных. Беллз, будто извиняясь, пожал плечами и сказал, что это последняя кандидатура, которая только нашлась. Паренек, несмотря на то что был младше нас обоих, был выше меня, и Мэтт немного терялся на его фоне. Настоящий громила, хотя у него был на удивление мягкий голос и добрая улыбка. Его звали Крис, экзамены ему сдавать было не нужно, представление о гитаре он имел неплохое, и мы уговорили его начать штудировать самоучители. Конечно, при условии, что мы найдем ему учебники и откопаем инструмент, но это уже не представляло особого труда.
Нас снова было трое, мы хотели великих свершений, мы чувствовали, что можем перевернуть мир. Так появились «Gothic Plague».

*
Находясь рядом с Мэттом, нужно быть морально готовым ко всему: от беготни за мышью до ядерной войны. Постепенно я вводил Криса в курс дела, время от времени что-то нашептывая ему о нашем юном гении и предводителе, чтобы тот не слишком удивлялся, но, когда в один прекрасный день Беллз с лучащимися светом глазами заявил, что записал нас на городскую битву групп, со стула чуть не упал даже я. У нас был новичок, который только-только начал пересаживаться с ударных на гитару, у нас был несыгранный репертуар, немного сумасшедший солист, который уже трех человек считает за толпу и сторонится, а хочет выступать перед целым залом, и, наконец, я, за последнее время обросший настолько, что светлые волосы доходили до лопаток и закрывали половину лица, иногда мешая смотреть.
- Хороша картина, ничего не скажешь, — протянул тогда я, а Мэтт только отмахнулся.
- Это будет нашим шансом мир посмотреть и себя показать, — парировал Беллз. – И не просто показать, а доказать, что мы что-то можем, что мы ничуть не хуже других, и, конечно, что мы умеем собираться в режиме чрезвычайного положения.
- В смысле? – недопонял Крис.
- Нам придется выступать совсем скоро? – спросил я.
Беллз кивнул.
- Когда?
Он потоптался на месте, пару раз откинул с лица волосы, покусал губы, оттягивая время. А затем сказал, как отрезал.
- Послезавтра.
И я решил, что я его убью. Видимо, это было написано на моем лице, потому что Крис мгновенно сориентировался и придавил меня к месту.
- Блять, Беллз, как ты себе это представляешь? У нас неопытный ребенок, истеричная женщина и единственный вменяемый мужик в составе!
«Неопытный ребенок» надулся сразу, а Мэтт хихикнул:
- Это такая честь для меня – быть единственным вменяемым мужиком в группе…
- Нет, Мэтт, ты – истеричная женщина, — поправил я, и он сдулся.
- А что ты предлагаешь? Следующего года ждать? Я записал бы нас на более позднее время, чтобы была возможность спокойно подготовиться, но они не будут делать нам поблажки. Поэтому придется выкручиваться и сидеть здесь столько, сколько понадобится.
- То есть сорок часов – максимум, — кивнул Крис и взял гитару. – Не будем терять ни секунды. Поехали.
С той самой минуты я понял, что все это – плохая затея. Нам постоянно приходилось подстраиваться под Криса, который учился медленно, но верно, приходилось обращаться с Мэттом, как со смертельно больным и не шибко вменяемым. Конечно, дело шло совсем не такими темпами, как нам бы хотелось, но никакого выбора у нас не было.
У нас был небольшой стимул: новенькая гитара, которая достанется нам в случае победы, и вскоре все показалось нам не таким уж и плохим, каким казалось изначально.
Мы хорошо разучили три песни, одна из которых была кавером на «Нирвану», а две другие – нашими собственными, и решили, что этого хватит, можно будет сориентироваться по ходу. Было волнение, были нервы, без которых никуда, но Беллз утверждает, что, когда нервничаешь, всегда лучше получается. Других версий нет, поэтому ради собственного же спокойствия верить приходится ему.

*
Потом стало еще хуже. Крису и Беллзу достались расстроенные гитары, которые явно повидали не одно поколение рокеров-любителей, а мне – едва живая барабанная установка, как попало укомплектованная и приспособленная для праворукого человека. Мэтт сказал, что мы идем четвертыми в списке из семи групп, и предложил посмотреть остальные выступления, что было гораздо лучшим решением, нежели просто стоять и трястись. Кажется, в зрительном зале я заприметил кого-то из нашей школы, но вполне мог ошибиться, потому что из-за этих волос уже почти ничего не видно. Мэтт плетет мне косички и громко смеется в ухо, успокаивая тем, что у настоящих крутых рокеров хайер еще длиннее, поэтому мне до них еще растить и растить. Это и правда приводит в тонус, как-то расслабляет, особенно то, с каким чувством он пытается мне что-то там накрутить. Он, видимо, совсем не умеет управляться с волосами, но приятнее всего внимание, а не красота, которая должна получиться по задумке.
Я отвлекаюсь, улыбаюсь, проявляю учтивость и обходительность, но невольно считаю каждого выступающего. Четвертыми объявляют не нас, а неких загадочных «Rocket Baby Dolls», но Беллз тут же просыпается, заправляет волосы за уши и подает знак выходить на сцену.
- Когда мы успели сменить название? – украдкой интересуется у меня Крис, а я только пожимаю плечами и пару раз встряхиваю головой, чтобы навести там мало-мальски приличный вид.
Толпа уже достаточно подогрета – кто-то заведен выступлением трех предыдущих кандидатов, а кто-то явно успел хорошенько хлебнуть чего-то крепкого, поэтому выступить труда не составит. Однако Мэтт, увидев скопление более, чем трех человек, впадает в какой-то необъяснимый ступор. Я понимаю это по тому, что его движения нечеткие, рваные, голос неровный. Он двигается, словно в замедленной съемке, первые несколько строк не слышно вообще, а из нас троих самый спокойный, по-моему, Крис. Мне дико неудобно сидеть за такой рухлядью: того и гляди развалится от очередного удара, но когда-то делали на века, поэтому первую песню я отыгрываю весьма неплохо и дальше только разгоняюсь. Беллз видит, что не все так страшно, немного успокаивается, приходит в себя и будто начинает исполнять свою давнюю мечту: он кричит в микрофон какой-то бред, стараясь расшевелить наполовину упитую публику, поднабравшийся народ довольно тепло встречает его неумелые попытки наладить контакт. Все идет как нельзя лучше.
Пока Беллзу не сносит башню и на последнем припеве он не начинает крушить казенную гитару о старый исцарапанный паркет сцены. Он точно псих. Крис держится спокойнее, хотя его лицо так и говорит: «Я не знаю этого ебанутого»; видно, что бурная реакция, последовавшая за сумасшествием Мэтта, немного его пугает, но терять нам особо нечего, поэтому следующее, что я делаю, — это изо всех сил долблю по всему, что только попадется под руку.
Может быть, если мы все разнесем здесь к хреновой прабабушке, эти уроды-организаторы потратятся на новые инструменты для следующих музыкантов.
Сначала отлетает одна из тарелок, затем начинает отваливаться басовый барабан. Я не делаю ничего из ряда вон выходящего, но все рушится подо мной только так, поэтому, как я понимаю, следующим трем коллективам выступить сегодня на этой сцене уже не светит. К нам никто не суется, будто боясь того, что мы бешеные, и у меня почти получается доломать свою-чужую установку, пока краем глаза не улавливаю, как в меня летят отломанный гриф с торчащими во все стороны струнами и, кажется, даже сам Беллз.
Потом острая боль, я машинально хватаюсь за лицо, чувствую, как по руке течет что-то теплое и капает с локтя.
И больше я ничего не помню.

 Отправлено: 28.06.10 23:48. Заголовок: * Очухался я примерн..

*
Очухиваюсь я примерно через полчасика, когда чувствую неприятную колющую боль где-то в височной области. В глаза бьет яркий свет, затем я зрю обтянутые в резиновые перчатки руки, ножницы… И надеюсь на все, что угодно, но только бы это был не морг.
- Он упал, — Мэтт говорит за меня. Слышу его голос откуда-то со стороны, и вновь вспыхивает эта мерзкая боль, разве что теперь она поражает правую бровь. – С лестницы. Только мы успели притормозить его почти сразу, поэтому оказалось не столько повреждений, сколько мы боялись.
Привыкаю к свету, приоткрываю один глаз, кошу им немного в сторону: вокруг белые стены, какие-то плакаты, задумчивый Беллз, сидящий на такой же белой скамейке и болтающий в воздухе ногами. У него заинтересованное лицо, и он внимательно читает о вреде курения, как будто мои доводы ему не указ.
- Каким образом вы умудрились поймать человека, который килограммов на десять больше вас, к тому же падающего с лестницы?
Мэтт делает красноречивый жест руками и скромно улыбается, словно это не мой Беллз, а по меньшей мере Супермен. Открываю второй глаз, натыкаюсь на что-то темное и довольно подвижное. Фокусируюсь: все те же руки в перчатках и с ножницами, какая-то длинная нитка. Снова больно, хотя, скорее, даже не больно, а просто неприятно. Слезится правый глаз, я громко ругаюсь, за что получаю укоряющее «молодой человек!» Извиняюсь.
Для переживающего Мэтта это служит сигналом. Он подскакивает с места, издает радостный вопль и подбегает к страдающему мне, которому хочется кого-нибудь убить, опускается на корточки перед кушеткой. Половина лица дико зудит, бровь что-то стягивает, сдается мне, гематома в пол-лица тоже обещает быть.
- Он очухался, да? – звонко спрашивает Беллз и, судя по ликующему лицу, получает положительный ответ. – И он будет жить?
Над головой щелкают ножницы, руки в перчатках наконец дают мне свободу обзора, и я понимаю, что это не что иное, как ближайший травмпункт или местная больница.
- Будет, — успокаивающе произносит молодая и очень даже симпатичная медсестра, затем придирчиво осматривает свою работу. – Казановой тебе пока не быть, но скоро все заживет, еще наверстаешь.
Рывком встаю, Беллз сразу же упирается руками в мои колени, чтобы удержать равновесие, и заглядывает мне в лицо снизу вверх. Присвистывает, но одновременно с этим издает вздох облегчения.
- Фух… Я боялся, что все может быть гораздо хуже.
- Того… Я правда с лестницы упал? – интересуюсь я, потому что помню только много света и тупую боль, как от удара чем-то тяжелым, задумчиво провожу по щеке пальцем. Неприятное ощущение.
- Правда, правда, — скомкано отвечает Мэтт, — я тебе на улице расскажу, — добавляет шепотом, чтобы услышал только я, подрывается с места, хватает меня за руку и тащит к выходу. – Спасибо большое! – не забывает бросить через плечо и поскорее выталкивает за дверь.
Мы стоим посреди дороги в каком-то незнакомом мне районе. Вокруг сгущаются сумерки, приятный прохладный ветер пригибает к земле верхушки деревьев, небо черное, затянутое тучами, которые то и дело мелькают ломаными иголками молний. Мэтт кивает, намекая, что домой лучше бы добраться до дождя, и я послушно иду за ним. Настало время для расспросов.
- Теперь рассказывай.
- А что рассказывать? – увиливает он и старается не смотреть мне в глаза.
Его взгляд немного испуганный, извиняющийся, плечи опущены, а движения быстрые, как у опытного шулера, но неуверенные. Он заправляет волосы за уши, смотрит под ноги. Затем легко улыбается.
- Того, какого хрена я оказался в медпункте, а по моему лицу словно пробежалось стадо слонов. Что вообще сегодня было?
- Сегодня была битва групп, — Беллз явно намыливается рассказывать мне все события от сотворения мира, чтобы потянуть время. – Все шло хреновее некуда, к тому же меня черт какой-то дернул записать нас под другим названием. В общем, неважно. Мне Крис потом жаловался, что ему рухлядь какая-то досталась, да и сам я не в восторге был. Короче, что-то как-то, а потом меня поперло.
Мэтт лучезарно улыбается.
- И как все это между собой связано?
- С тем и связано, что меня поперло. Кажется, я зря решил устанавливать контакты с залом и строить из себя крутого музыканта. Правда, гитару не жалко было, все равно она старше меня была, да и выглядела еще хуже, — он довольно хмыкает. – Поэтому я устроил небольшой погром.
Как только до меня доходит, что теперь с нас могут потребовать компенсацию раздолбанной сцены, я издаю страдальческий стон. Однако Мэтт не унывает.
- Ты тоже в нем участвовал, причем как участвовал! Ого-го! Разнес все на «отлично», я тебе прямо даже позавидовал.
- Дальше?
- Ну а дальше я решил тебе помочь, от моего инструмента оставался только гриф, я подумал, что ничего страшного не случится…
Внутри все холодеет от мысли, что могло случиться дальше. По ходу, мне действительно вышибло последние мозги, а вместе с ними – и память.
- И решил помочь мне доломать установку?
- Что-то типа того.
Мы не забываем идти в среднем темпе, чтобы не сбивалось дыхание, мимо довольно быстро мелькают какие-то дома, деревья, фонарные столбы, которые отчего-то не работают. Район остается незнакомым по-прежнему, я никогда здесь не был, хотя в нашем городке нужно очень постараться, чтобы чего-то не знать; в радиусе метров ста нет ни одного живого человека, а в радиусе километра – ни одного знакомого ориентира. Мэтт идет быстро, уверенно, он весь кипит эмоциями, размахивает руками, порой даже подпрыгивает на месте. Мне нравится смотреть на него, когда он чем-то увлечен: он такой смешной и маленький, будто ему максимум лет восемь, а не шестнадцать через месяц. Надо сказать, что ему с его ростом и телосложением даже четырнадцать можно дать только с большой натяжкой.
С этого момента нужно срочно отучать его курить, иначе так больше и не вырастет.
- В общем, — продолжает Беллз, и я вижу, что мы подходим к самой неприятной части, но его глаза загораются все больше. – Я это… Ну, бросил остатки гитары, то есть гриф… А он угодил в кое-как удержавшуюся на месте тарелку. И тарелка рассекла тебе бровь.
Задумчиво шевелю пальцами, припоминая что-то теплое, что текло по ним. Кажется, и правда. В голове рисуются какие-то картины, которые могут быть действительными воспоминаниями, а могут быть всего лишь придуманным перевозбужденным мозгом. В любом случае передергивает, стоит мне в деталях представить эту сцену, а пострадавшая часть лица немедленно начинает пульсировать дикой горячей болью.
Беллз видит, что убивать его я не собираюсь и даже не злюсь, но его взгляд по-прежнему сохраняет печаль, уныние и вину. Он начинает загибать пальцы, перечисляя потери:
- Итак, что мы имеем в наличии: раздолбанные в мясо казенные гитару и барабанную установку, разбитую бровь в количестве одной, разбитую губу, — странно, почему я не заметил этого прежде. Провожу по ней языком: жжется, на языке остается неприятный соленый привкус, — в количестве одной, возможный синяк в пол-лица в количестве одного.
Мэтт останавливается на мгновение, проводит пальцами по моему подбородку, отчего мгновенно сбивается дыхание, приподнимает мою голову, осматривает лицо. Добавляет:
- Швы в количестве четырех, поход в травмпункт в количестве одного, первое место в количестве одного.
Я не сразу въезжаю в последние его слова. Останавливаюсь, смотрю на улыбающегося Беллза. Судя по тому, как он покусывает губы, он явно наслаждается произведенным эффектом.
- Подожди. Ты сказал…
- Первое место.
- Да ну?!
Он заливисто смеется, и кажется, что всех этих туч вокруг нет и никогда не было.
- Ну да. Нас чествовали как героев! Прикинь, после нас никому выступить даже не дали! Хотя, в общем-то, и не на чем уже было.
Лицо Мэтта снова приобретает виноватое выражение. В нем борется целая гамма чувств, он не знает: чувствовать себя виноватым за погром или радоваться победе. Затем продолжает:
- Зал обезумел потом! Нас поперли на руках на улицу, вопя наше название, кто-то исписал им какой-то стоящий неподалеку фургончик кислотно-розовым баллончиком, было много радостей… Правда, все сразу стушевались, когда доперло, что кого-то не хватает.
Про меня едва не забыли. Прекрасно. Хорошо, хоть вспомнили.
- Переть тебя на себе было не очень удобно, потому что ты тяжелый, а я мелкий, но мне помогли Крис и еще кто-то. Разве что приз оставить там пришлось в расчете за испорченную аппаратуру, но все прошло более, чем просто охуенно. Жаль, что ты не видел того, что было дальше.
Действительно, жаль. Однако сегодняшних впечатлений мне явно хватит надолго, еще и внукам рассказывать буду.
- Когда все закончилось?
Мэтт пожимает плечами: часов у него нет.
- С час назад. Ты прямо профессиональный страдалец: отключился раз и надолго. Валялся даже дольше, чем тебя латали. Большой опыт прогуливания школы?
- И это тоже. А в общем как все прошло?
- Да неплохо. Некоторые были гораздо лучше нас. Одни были более сыгранными, у других оказались более мелодичные песни… А я решил делать акцент на драйв. Учитывая то, как все носились, это пришлось им по духу больше всего, — вдруг Беллз проводит по щеке рукой, задумчиво смотрит сначала на нее, потом на небо. – Бля, щас, кажется, мы промокнем на хрен. Дождь начинается, а этот не из тех, что пять минут покапает. Побежали, блин!
Он срывается с места настолько быстро, что догнать его получается лишь через пару минут, когда я уже дышу, как загнанный паровоз. Сам Мэтт с ритма не сбивается, дышит легко, спокойно, и в который раз я удивляюсь его тренировке и выдержке. Хотя с его телосложением на дальние дистанции бегать труда не составит: маленький, юркий, легкий, ноги несут сами, потому что больше и нести-то нечего. И легкие, наверное, конские, потому как у курильщика даже с небольшим стажем уже вырабатывается одышка.
- Далеко еще бежать? – перекрикиваю я ударивший гром, и Мэтту приходится еще какое-то время переварить полученную информацию.
- Достаточно! До моего дома еще минут пятнадцать, а до твоего – добрых полчаса, так что пойдем ко мне, переждем, а потом разберемся!
На второе дыхание надежды нет. Сейчас лишь бы просто не сдуться и добежать. Немного стыдно, что я в настолько плохой форме, но сейчас сожалеть уже поздно. Опускаю глаза в землю, чтобы не обращать внимание на мелькающие по сторонам предметы. На асфальте уже рассыпано бесчисленное множество водяных клякс; капли тяжелые, холодные, частые. Они бьют по шее, спине, затекают под майку; она намокает уже через несколько минут. Волосы похожи на паклю; самое мерзкое ощущение, которое только можно себе представить. Буду надеяться лишь на то, что воздух чистый, потому что находимся мы едва ли не в сельской местности, иначе потом придется долго отмывать голову от пыли, тяжелых металлов и прочей мерзости, которая могла в нем скопиться.
Сверкает еще раз; с запозданием в долю мгновения – я даже не успеваю сделать очередной короткий вдох – гремит гром. После этого пахнет свежестью, чистотой, озоном. В нос забивается запах пыли, прибитой сильным дождем к разогревшемуся за день асфальтом, хочется чихать и кашлять, потому что в носоглотке все чешется. А может, и от быстрого бега.
Мэтт на ходу рассказывает что-то о том, как очередной бессонной ночью от скуки он щелкал каналами, попал на какую-то рисованную японскую порнушку о реактивных крошках, которые «любили» захватывающих нашу планету монстров до смерти, и отчего-то решил записать нас под таким названием.
Если бы я не дышал, как загнанная лошадь, я бы, наверное, рассмеялся.
Как мы добежали до спасительного дома, я и не помню. Помню уже щелчок света в прихожей, сильные раскаты грома за окном, жжение в груди, туман в голове. Далеко я не пошел – сразу завернул в гостиную, уселся прямо на пол, прислонившись спиной к дивану, вытянул ноги, глубоко вздохнул несколько раз. Мэтт сразу же забегал по дому, нарыл обогреватель, воткнул в какую-то розетку. По полу тотчас потянуло теплом, было так хорошо оказаться в комфорте и сухости, что, конечно же, сразу захотелось срубиться прямо на месте.
- Эй, Доминик, — Беллз толкает меня в плечо, и у него абсолютно встревоженное и обеспокоенное лицо. – Ты так и собрался в мокром ходить? Раздевайся давай и бегом сушиться. Я тебе сейчас что-нибудь дам.
Неохотно стягиваю с себя насквозь промокшую майку, отбрасываю ее в сторону. Мэтт уже тащит что-то безразмерное, мягкое, дико приятное наощупь, а также большое банное полотенце.
- Или тебе фен дать, красная ты моя девица? – уточняет он, с одобрением наблюдая, как я лениво вытираю голову. Вот и искупался.
Сам Беллз лохматый и наполовину сухой – видимо, до полотенец он уже успел добраться. На нем примерно такой же безразмерный балахон, который он припер и мне, и невольно создается ощущение уюта: светло, хорошо, а на улице ливень как из ведра, реки ледяной воды, ветер, холод.
- Не надо фен, — громко фыркаю, встряхиваю головой, как вылезшая из реки собака.
Мэтт суетится, утаскивает мою мокрую майку, забрасывает на какую-то веревку, чтобы сохла. Затем задумчиво останавливается посреди коридора, его осеняет:
- Ты пить что-нибудь будешь? Переодеться-то переоделись, теперь греться надо. Чай – это слишком пошло, а вискаря у меня нет. Пиво есть зато. Будешь?
- Буду. Тащи сюда.
Он вихрем уносится куда-то наверх, возвращается уже с двумя бутылками, немного запыленными и, кажется, теплыми. Виновато пожимает плечами.
- Прости, что теплое. Я просто еще не дорос до того возраста, когда такие вещи можно хранить в холодильнике. Да и Пол высосет, если доберется.
Он лучезарно улыбается, и становится как-то все равно. Отгрызаю крышку зубами едва ли не вместе с горлышком. После таких приключений хочется только напиться и вырубиться на пару деньков, хорошенько проспаться в тепле, можно даже с кем-то… Нет, не вариант. Хочется просто проспаться.
Прикладываюсь к бутылке, вкуса почти не чувствую, хочется всего лишь пить. Даже не отмечаю про себя, гадость или нет. Беллз падает рядом со мной, тоже вытягивает ноги. Лень подниматься даже на диван, хотя там, бесспорно, будет гораздо мягче и приятнее. Но это не лучший вариант: мы отключимся, как только примем горизонтальное положение.
Мэтт пьет жадно, высасывает залпом почти всю бутылку сразу. Затем делает еще одно усилие, добивает ее и отставляет куда-то в сторону. Натягивает длинные рукава до самых кончиков пальцев, удовлетворенно вздыхает. Я с ним согласен: как бы то ни было, подобные приключения стоят даже подпорченного внешнего вида.
Стоп. Я ведь в зеркало себя еще не видел. Может быть, сейчас я вообще похож на снежного человека, подравшегося с Годзиллой? Не буду сейчас рисковать своим психическим здоровьем, посмотрюсь завтра.
- Оставайся сегодня у меня, — вдруг подает голос Мэтт. – Моих сегодня не будет уже точно, а куда ты сейчас поплывешь по такой погоде? Твои, наверное, знают уже, где сутками пропадает загульное чадо, против не будут. М?
Поворачиваю голову к окну, от одного только вида хлещущих в окно струй воды мороз бежит по коже. До дома мне по такой погоде уже не добраться, поэтому другого выхода нет: остаюсь у него. Уже не помню, когда в последний раз нормально жил у себя. Все больше как-то у Мэтта да у Мэтта. Хотя он не против – наоборот, даже «за» всеми конечностями, а мне и здесь неплохо.
- Не буду рисковать здоровьем еще больше. Останусь, — пожимаю плечами, делаю еще один глоток, отставляю бутылку: развезет как пить дать, я с утра ничего не ел.
Мэтт сидит совсем близко, внимательно разглядывая меня блестящими льдинками, заменяющими ему глаза. Он почти не моргает, и мне кажется это странным, но я задумываюсь об этом ровно до тех пор, пока не чувствую его алкогольное дыхание где-то на своем ухе. В его глазах нет ничего, кроме здорового интереса – пусть мы уже и считаемся лучшими друзьями, он знает меня еще не так хорошо, как остальные. Впрочем, то же самое могу сказать о нем и я. Не знаю: может быть, сейчас им движет выпитая только что бутылка какого-то дешевого пива; или, может, дурь, которой он время от времени увлекается втайне от всех, переохлаждение и перегрев; но я трепетно замираю, чувствую обветренную кожу его губ и поглаживаю по волосам, не в силах сдвинуться с места.
Разбитая губа неумолимо саднит, от привкуса крови на языке тяжело дышать. Мэтт осторожно, чтобы не сделать мне больно еще раз, слизывает ее, сцеловывает. Не отвечаю: не могу пошевелиться, оттолкнуть, привлечь к себе. Продолжаю пропускать его волосы сквозь пальцы и повторять про себя, что он не в своем уме, что он пьян, двинут, нервно перевозбужден…Стараюсь не думать о том, что еще ни с одной девчонкой прежде у меня не было ничего подобного.
У него абсолютно чистая радужка, ничем не затуманенная, здравая. В какой-то момент он закрывает глаза, длинные ресницы подрагивают. Не удерживаюсь – медленно касаюсь их, а он вздрагивает, шумно выдыхает, не отстраняется. Его рука перемещается выше, пальцы сжимаются на моем бедре. Не дрожат.
Внутри все дрожит у меня.
Дрожит рука, когда для удержания равновесия я опираюсь на его колено и зачем-то сжимаю его. Наконец-то нахожу в себе силы пойти навстречу. Беллз с облегчением выдыхает, выглядывает из-под ресниц, его глаза улыбаются – так, как это умеют делать только его глаза. Его дыхание не сбивается даже сейчас. Я задыхаюсь, но не двигаюсь до последнего.
Если сейчас я умру от нехватки кислорода, это будет лучшая смерть, которую только можно пожелать. Хотя организм так просто сдаваться не намерен: сердце бьется с дикой скоростью, насыщая все ткани. Стук слышен в ушах, висках, в рассеченной брови, в ладонях, и с каждой секундой – все больше.
Это странно, это дико, это ненормально, но все, о чем я сейчас думаю, — как бы протянуть это мгновение подольше.
Мне шестнадцать, я мечта всех девчонок школы, и я по уши влюблен в ненормального солиста собственной группы.

 Отправлено: 28.06.10 23:48. Заголовок: * На следующий день ..

*
На следующий день в школе нас чествовали как героев. Второй раз за сутки – неплохой результат.
Как оказалось немного позже, после того как нас перестали таскать туда-сюда и восторженно вопить в наши многострадальные уши, мое зрение меня все-таки не подвело и в зале оказались несколько человек из параллели, которые в диком восторге, еще не отойдя от бурного угара, понеслись рассказывать остальным. Те в свою очередь пустили эту новость по ушам, и теперь – я готов биться об заклад разбитым лицом – покинувшие нас кусают локти от досады. Что ж, это целиком и полностью их вина, мне все равно, Мэтту – тем более, и мы широко улыбаемся и принимаем поздравления, с откровенным удовольствием выслушивая полные зависти пламенные речи.
Девчонки, подсуетившиеся поближе, громко охают и ахают, рассматривая мои «боевые травмы», то есть вчерашние увечья, нанесенные разошедшимся Беллзом, причитают во весь голос, словно соревнуясь, кто сделает это громче, и я чувствую себя чудом выжившим спартанцем. Конечно, вниманием со стороны противоположного пола я никогда не был обделен, но ощутить себя настоящим победителем никогда не бывает лишним.
Мэтт откровенно смущен, некоторое время он мнется, но потом, видимо, вспоминает мои слова о том, что девочки любят солистов и скоро ему придется отбиваться от них, и немного успокаивается. Ему не привыкать к сбывающимся предсказаниям: однажды ему уже нагадали, что он будет звездой.
Через несколько минут едва затянувшаяся за ночь губа снова начинает кровоточить, и у меня в руках неожиданным образом оказывается белый платок, которым я сразу же вытираю рот, оставляя на светлом хлопке ярко-красные штрихи. Они медленно расплываются, превращаются в кляксы, а протянувшая мне его девочка смущенно улыбается, и на ее щеках горит пятнами румянец. Она симпатичная, не могу удержаться и улыбаюсь ей в ответ, а Мэтт ухмыляется, толкает меня локтем в бок и всячески намекает, чтобы я не упускал своего шанса.
- Нравится чувствовать себя лучшим? – украдкой шепчу я ему на ухо, и он смеется, как ребенок – так же счастливо и искренне.
- Конечно! Непередаваемое чувство. Я думаю, когда-нибудь мы сможем повторить.
Я совсем не против.
Однако это было первой ласточкой навалившейся славы. Конечно, она имела власть всего лишь в школьных границах, но для нас и этого было уже немало. Беллз то и дело прятался за моей спиной, испугавшись внимания женской половины учащихся, а мне просто было хорошо, потому что мне по-прежнему никто особо не нравился, зато небольшую заминку в личной жизни теперь удавалось компенсировать с лихвой. Мы быстро реорганизовали нашу «компанию на двоих» в «компанию на четырех», и коротать теплые майские вечера стало гораздо веселее, нежели сидеть на полу в гостиной Беллза и… Да.
Мы шлялись по узким улочкам, умудряясь залезть или хотя бы сунуть нос почти в каждую дырку, гуляли по паркам и аллеям, на которых медленно начинали распускаться цветы. Иногда играли в бутылочку, сидя где-нибудь в укромном местечке, и мне постоянно приходилось пинать Мэтта, придавая ему ускорение и уверенность в себе. Я даже не знаю, целовался ли он когда-нибудь до этого вообще. Точнее - целовался ли с девушкой.
Теперь репетиции больше походили на небольшие концерты, поскольку подружки, возомнив нас своей собственностью, ходили за нами и туда, что дико смущало Мэтта. Он говорил, что успешно справляется со стеснительностью, хотя для меня это было не особо заметно. На мои советы быть попроще и посвободнее, как тогда на сцене, он отвечает, что это был всего лишь адреналин. У него стабильно дрожал и срывался голос, хотя нельзя было не отметить большой прогресс, иногда он обрывал песни, отказывался доигрывать, упирался и ни за что не желал работать. Я был привычен к его выходкам, но Крис определенно чувствовал себя не в своей тарелке.
К слову, Крис так и не обзавелся второй половинкой, что, кажется, совсем его не смущало. Он остался свойским парнем, таскающимся со своим басом больше, чем с кем бы то ни было, с ним можно было запросто почесать языками, чего-нибудь хлебнуть, пойти прошвырнуться, попить чаю, посмотреть футбол… Но за девушками – это было не по адресу. Словно он ни капли не был в них заинтересован.
- Он гей, - хихикает Мэтт как-то раз, но в его голосе звучит неподдельное убеждение.
Отрицательно качаю головой.
- Просто стесняется. Как ты прямо.
- Иди ты, - фыркает Беллз, отхлебывает из чашки и морщится: чай остыл.
- Хочешь сказать, ты Дон Жуан, да? – интересуюсь я, и он бросает на меня убийственный, буквально испепеляющий взгляд. – Сам-то небось еще полгода назад вообще ни с кем не разговаривал.
- С предками.
- Не в счет.
Беллз задумчиво оттягивает щеку языком, и я мгновенно опускаю взгляд в свою чашку, жутко заинтересовавшись выжатым лимоном в ней.
- С гитарой.
- Тоже не считается.
- Лады, твоя правда. Есть еще версии?
Он выжидающе смотрит на меня, и мне срочно нужно придумать одну причину, почему Крис не бегает за юбками, как любой вменяемый ровесник.
- Ну… - Беллз нехорошо улыбается. – Это… А может, он просто девственник еще?
В этот самый момент он делает глоток, и ему явно не везет, потому что попадает не в то горло, не получается сглотнуть; приходится постучать его по спине. Мэтт прокашливается, стирает выступившие на глаза слезы.
- Конечно, девственник! Ты сам-то уже того, все?
Прикусываю язык, мнусь.
- Как бы нет еще.
- Вот и я нет. Вот и он, я уверен, тоже еще нет.
- Но ты все-таки утверждаешь, что он гей?
- Не знаю. Ты залезал в его штаны?
Голос Мэтта звучит заинтересованно, словно он – патологоанатом, увидевший нечто аномальное и жутко интригующее.
- А ты?
- Нет! – отвечаем мы в один голос, Беллз добавляет:
- Меня не возбуждают мужики.
- Меня не возбуждает Крис.
Смеемся. На этот раз – уже просто так, не подкалывая друг друга, спокойно и расслаблено.
- Тогда нужно это выяснить. Спорим? – предлагает Мэтт и протягивает руку. – Я за то, что он гей, а ты за то, что он всего лишь зажатый девственник. По рукам?
Деваться некуда.
- По рукам, - осторожно сжимаю его длинные и хрупкие пальцы в своих, но он сдавливает мою руку на удивление твердо и крепко. – Теперь решаем, кто и как будет отдуваться в случае неудачи.
Мэтт раздумывает буквально пару секунд. Затем наклоняется и что-то быстро шепчет мне на ухо, так что смысл я успеваю уловить лишь через некоторое время. Его губы почти касаются моего уха; от горячего дыхания по шее, спине маршируют ротами мурашки, и волосы на затылке, кажется, снова встают дыбом. Беллз увлеченно жестикулирует; в его голосе улавливается нескрываемая садистская радость, и, когда он заканчивает говорить, я пораженно охаю.
- Нет! Ты не сделаешь это со мной!
- Еще как сделаю, - во всю зубную поликлинику улыбается Мэтт. В его глазах плещутся шкодливые искорки. Они напоминают теплые солнечные лучики на ледяной глыбе.
Теперь очередь за мной. И я решаю быть мстительным.
- Тогда, если спор проигрываешь ты, то…
Он нервно хихикает и потирает шею, когда ему нашептываю я, хотя мог бы этого не делать: в комнате – да и во всем доме – нет никого, кроме нас, поэтому подслушать не представляется возможным. Мы словно сами боимся собственных слов, и теперь, после того как Беллзу достается ничуть не меньше, чем мне, каждый из нас втайне надеется на победу.
А я буду надеяться не только на победу, но и на то, чтобы Крис все-таки оказался геем. Так будет лучше для меня.

*
Оказывается, что время не идет – летит, если ты чем-то занят. Пусть даже твои занятия – курение бамбука, то есть откровенное страдание ерундой с друзьями.
С другом. И девушками.
Мэтт был прав: очень смешные существа. Постоянно куда-то торопятся, все без исключения опаздывают, восторженно верещат при виде какого-нибудь животного, обожают материальные вещи и требуют к себе сто процентов внимания. Тряпки, косметика, какая-то непонятная мода, гулянки, парни – единственные актуальные темы в их междусобойчиках. Однако при нас, как я заметил, о последнем пункте они благополучно умалчивают.
Беллз говорит: это из-за того, что мы рядом, а так редко кому везет. И при этом гордо надувается, как индюк, даже еще более пафосно. Хотя я искренне рад за него: он наконец-то нашел что-то и здесь, внизу, интересное для себя; именно что по-настоящему интересное, на что не жаль тратить драгоценное время своей жизни. Он перестал сидеть на подоконнике и пялиться в темное небо бессонными ночами, читать непонятные книжки, имена авторов которых у меня произнести язык не поворачивается. Пусть мы по-прежнему не появляемся нигде по отдельности, его внимание начало рассеиваться еще на что-то, нежели на собственную гитару или фортепиано.
Я перестал бояться, что мы его теряем, и задерживать дыхание каждый раз, когда он находился особенно близко. Мэтт начал казаться земным. Не пришельцем с какой-то далекой планеты туманной галактики, не известной ученым, а человеком, которого можно коснуться, не боясь сломать легким движением.
Это странное ощущение, отчасти напоминающее то, что возникает, когда дарят нечто давно желаемое и ценное, и ты ставишь это нечто перед собой, долго смотришь на него, не трогаешь, боясь разбить. Затем постепенно осваиваешься, начинаешь использовать по назначению, никому не доверяя в руки. Относишься трепетно. До тех пор, пока не привыкаешь. Затем эту вещь можно ронять, таскать где ни попадя и давать налево и направо.
С Мэттом было так же. Мне кажется, что он даже нашел у себя дома холодильник. Сначала чесались руки носить за него инструмент, затем пришло осознание, что в биологическом плане он в точности повторяет описанное в школьном учебнике. «Я такой же осел, как и вы, сэр!» - иногда со смехом замечал он, цитируя капитана Смоллетта. И я поверил, что, впрочем, не изменило моего трепетного к нему отношения.
Но все - хорошее и плохое - имеет свойство рано или поздно подходить к концу. Этим же свойством обладает и учеба, когда последние контрольные дописываются, долги в кои-то веки досдаются, наступает долгожданная свобода, хотя нельзя сказать, что мы особо страдали от ее недостатка. Я вообще не помню, когда в последний раз делал домашнее задание. Все было как-то быстро, спутано, лежа у Мэтта на кровати и что-то скатывая с учебника или его тетради; лежа на животе, пока он сам сидел на мне и, пользуясь временной беззащитностью, с вежливой настойчивостью стягивал мою майку, убирал мои вечно растрепанные волосы, чтобы не мешали, и что-то чертил на моей спине. Он мог делать это пальцами, которые вечно казались мне холодными и не по-настоящему тонкими для живого человека, а мог и ручкой, хотя в такие моменты его беспорядочные движения принимали какую-то системную точность. Я спрашивал, что он делает, сильными толчками бедер пытаясь стряхнуть его с себя, а он требовал, чтобы я не дергался, потому что он записывает очередную глубокомысленную песнь о Добре, Доблести, Любви и еще чем-нибудь не менее геройском, присущем только средневековым рыцарям.
Мэтт смеялся, пинался, вдавливал меня в кровать еще сильнее и покрывал мою спину письменами в еще большем количестве, чем прежде. В отместку.
Затем он заставлял меня долго сидеть без майки и без движения, потому что садился сзади, брал бумагу, за которой было лень встать и сделать два шага, и списывал, то и дело смахивая волосы мне на лицо и интересуясь, «что это за долбаная буква». А откуда мне было знать? Я чувствовал лишь щекотку и еще что-то, к чему никак не мог подобрать характеристику.
За работы, сделанные в подобной обстановке, я всегда получал высшие баллы и вскоре приобрел репутацию не только некого сердцееда, коим ни разу не являлся, но и законченного ботаника. Беллз опускал взгляд в парту, закрывая лицо волосами, и незаметно улыбался, отчетливо осознавая: мне придется либо терпеть его нападки, либо делать домашнее задание самому.
Он знал меня настолько хорошо, что понимал: я выберу первое.
Порой он ковырялся в ящиках комода, стоящего в коридоре, выуживал оттуда помаду ярко-красного цвета, небрежными движениями размазывал ее по губам, вылезая за границы, и часами крутился перед зеркалом. Этот боевой раскрас неплохо гармонировал с его длинными волосами; до полной картины не хватало лишь густой челки по брови. Мэтт смеялся, называл себя активно блядствующей японской школьницей, а я изо всех сил старался не смотреть на то, как он преображался в эти моменты, иначе мне бы пришлось экстренно сваливать в туалет, а затем стирать белые пятна с одежды, потому что бежать в ванную было бы слишком палевно.
Обычно в конце таких «представлений» нам приходилось долго-долго тереть губы с мылом, стирая злополучную краску. Я громко ругался, потому что искусанная кожа кровоточила, Беллз виновато улыбался, просил прощения и пытался мне помочь. Он обещал никогда больше не пускать свои острые зубки в ход, а я был совсем не против повторить когда-нибудь еще. Предков совсем не удивляли царапины и укусы на моих лице и шее. Я уклончиво отвечал на все их вопросы о ее имени.
Пару раз нам довелось выступить вне обжитого гаража-студии, и это не могло не радовать всех нас. Конечно, никаких денежных гор за это мы не получили, всемирной славы тоже не добились, но это было большим опытом для трех неопытных юнцов. Мы многому научились. Мне к толпе не привыкать, Крису, в принципе, - тоже, но во всем, что мы делаем, мы ориентировались на Мэтта. Если выступать, то где и как – чтобы ему было удобно. Если перебираться на дальнее расстояние – чтобы не заболел, не потерялся, не попал в передрягу.
Однажды Крис даже вспылил, не вытерпев очередного каприза нашей «дивы», как за спиной называли мы Беллза, и, пока я занимал нейтралитет, неплохо поцапались, да так, что дело едва не дошло до приземленного к человечеству мордобоя – стандартного решения всех суровых мужских проблем. Беллз едва не вцепился в него, он маленький, но юркий, а потом, вдруг передумав, вылетел из гаража в неизвестном направлении.
Крис сел, закинул ногу на ногу, вопросительно посмотрел на меня и поинтересовался:
- У него сезонная истерика?
- Богу это позволено, - неожиданно для самого себя недобро огрызнулся я и вылетел вслед за Мэттом.
Богу? Не знаю, кем я считал его в действительности. Но точно знаю, кем он был - бунтарем. Нет, не из тех, что носятся по улицам и ратуют за права сексуальных меньшинств или за дискриминацию женского пола. Он говорил, что это не помогает. Он не понимал этих людей.
Он просто повергал семью в ужас своими длинными волосами, отросшими уже почти до плеч. Он мог спокойно выругаться в официальной обстановке и искренне не понять, почему одни удивленно смотрят на него, а другие шикают и машут руками. Его принципом было всего два слова: «жизнь коротка».
И он следовал ему, говоря, что, может быть, завтра его собьет машина, а он еще не послал ненавистного историка по всем известному адресу.
В скором времени я понял, почему многие девчонки были от него без ума. Беллз неординарен. Необычен. Таких, как он, - один на шесть миллиардов, проживающих сейчас в мире. Он не бросался словами на ветер, не кричал о собственной индивидуальности на каждом углу, хотя мог бы, не назначал всем и каждому свидания или мордобои – в зависимости от пола. Кто-то продолжал считать его ненормальным, кто-то придерживался левой стороны, а кто-то откровенно вздыхал по нему, негодуя, почему не узнал о таком человеке раньше.
Неудивительно, что под самый конец года, когда у наших «дам сердца» был законный выпускной (они оказались на год старше), мы как-то враз лишились привилегии именоваться последними девственниками Англии. Для Мэтта это был чисто испытательский интерес, для меня – что-то новое и неизведанное, хотя все было до неприличия пошло, нелепо и смешно. Но весело.
Как раз нечто такое, что потом мы будем, будучи слегка под градусом, шумно и бурно вспоминать всю оставшуюся жизнь.
Жизнь налаживалась, и если раньше она была прекрасной, то теперь стала просто идеальной со всех сторон.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Александр Смоллетт – персонаж книги «Острова сокровищ», написанной Робертом Льюисом Стивенсоном.

*
Как-то раз Беллз вспомнил о нашем жарком споре, о котором я пожелал благополучно забыть, чтобы не травмировать свою неокрепшую детскую психику. И намекнул, что нужно как-то выяснять, кто же из нас прав, а кого – на мыло, колбасу и пельмени. По поводу обсуждения возможных способов извлечения жизненно важной и ценной информации был собран целый консилиум. Вариант «подпоить Криса» казался невозможным и отпал сразу: сколько бы потребовалось поить его до зеленых гномиков, если брать в учет то, что он больше меня на голову?
Вариант отправить к нему какое-нибудь обольстительное существо прекрасного пола отпал во вторую очередь: именно об этом мы и спорили, могло бы не прокатить.
Оставалось действовать честно и по-мужски, то есть прямо. Просто подойти и спросить, надеясь на его доброту и то, что он не посмеет поднять руку на хрупкого ребенка и покалеченного ветерана, с которого только на днях сняли швы.
Подходить было решено обоим сразу, чтобы в случае фарс-мажорной ситуации можно было разбежаться в разные стороны. Сделать это было решено на следующей же репетиции.
Крис оказался в прекрасном расположении духа и даже пообещал не бить нас, когда мы спросили, можем ли мы задать ему два очень каверзных вопроса. На его лице были написаны исключительные доброжелательность и слоновье спокойствие, и вопрос Мэтта было решено задать первым, чтобы мой уже не показался ему настолько страшным.
- Эм… Крис, — начал тогда Беллз вкрадчивым тоном, словно он – профессор психологии, разговаривающий с невменяемым пациентом-маньяком, специализирующимся на коллекционировании органов лечащих врачей. – Ты… это… того… как, нормальный? Ну, я имею в виду ориентацию… То есть… Блять. Короче. Ты не гей?

 Отправлено: 28.06.10 23:48. Заголовок: * Как-то раз Беллз в..

Или, может быть, сначала нужно было задавать мой вопрос, чтобы как-то морально подготовить его к худшему?...
- С чего ты взял? – ответил он вопросом на вопрос, и Мэтт с облегчением вздохнул, понимая, что дверь для страховки можно было не открывать. – Вполне нормальный, девушками интересуюсь.
Я заметил в глазах Мэтта радость победы, и у меня вырвался страдальческий стон, когда я осознал, что мне придется послушно выполнить условия спора, иначе на мне на весь остаток школьной жизни останется клеймо позора. Однако же у меня был и мой вопрос, который я имел полное право задать. Что я незамедлительно и сделал.
- Теперь моя очередь. Не буду долго мяться. Ты девственник?
Глаза Криса вылезли из орбит еще больше, и он посмотрел на нас как баран на новые ворота.
- Ребят, вы совсем ебу дали?
- Просто: да или нет.
- Ну… нет. Эй! Да что за хрень с вами происходит?
И следом побледнел Мэтт.
Я не испытывал того чувства какой-то особенной победы, не было ощущения ликования от сладкой мести, но у меня было не так хреново на душе от осознания того, что не одному мне придется отдуваться за собственный горячий нрав и желание всем доказать свою правоту.
Исполнять задуманный план было решено в середине июня. Крису мы так и не рассказали, что на нас нашло.

*
У Мэтта всегда холодные руки, хотя он говорит, что мерзнет крайне редко. Я бы подумал, что он – пресмыкающееся, если бы его кожа не была столь мягкой и гладкой. Будто с него стянули чешую, придали ему обличие человека, но внутренние механизмы оставили прежними.
Он говорит, что при желании может не спать сутками. Или наоборот – спать. Он хорошо видит в темноте и практически ничего не ест. Я остался бы верен своей теории, если бы однажды не услышал, как тяжело и ритмично бьется его сердце. Мы валялись на траве, глядя в небо; близко-близко, так что пальцы наших рук почти соприкасались, но «почти» — это ощутимая граница. Тогда было прохладно, земля еще не прогрелась, и я положил голову ему на грудь, прижался куда-то ухом и слушал четкое дыхание и биение сердца. Он перебирал мои волосы, как всегда любил это делать, а я не дышал до потемнения в голове и явственно ощущал, что нужно что-то сказать. Но молчал, чтобы не спугнуть момент.
Мэтт был совсем не против. Он всегда относился ко вещам так, словно так и надо. Будто мы были братьями или минимум знали друг друга пятнадцать лет.
Было одиннадцатое июня – самый пасмурный день за последний месяц, который нам довелось видеть. Небо было затянуто темными тучами, которые бежали неведомо куда и зачем, изредка сквозь них пробивались лучи летнего солнца, а мы лежали на траве недалеко от моего дома и пытались «на глаз» определить, с какой скоростью они движутся. Определить не получалось, мы расходились в мнениях, но я больше доверял Беллзу, так как физику ему довелось изучать гораздо лучше, чем мне.
Мэтт не морщил нос, рассматривая облака, а затем вдруг сказал:
- Каким бы хорошим и великим я ни был, количество людей, которые придут на мои похороны, зависит тупо от погоды.
Я хмыкнул, забросил руки за голову и ответил:
- В пасмурные моменты тебя посещают апокалиптичные мысли.
- Мои родители разводятся.
На несколько мгновений я забыл, как дышать. Может быть, потому, что осознавал: такое может случиться с каждым. А может, виной тому был чужеродный тон, спокойный, металлический, с которым Беллз произнес это. Как если бы покупал в магазине бутылку молока.
И попросил еще пару дней пожить у него.
В его голосе не было особого страдания, какой-то затаенной боли, подросткового трагизма – он был абсолютно спокоен. Я не чувствовал ухом ни единой ошибки в стуке его сердца.
Он с легкостью мог бы лгать напропалую под присягой, наблюдением детектора лжи и целого штата психологов.
Он сказал, что родители по-честному дождались его Дня рождения, были омерзительно милыми и прекрасными, а затем просто послали друг друга и подали документы на развод. У них давно было не все в порядке. Предок усиленно страдал из-за того, что у него ничего не выходило, группу благополучно забыли, а на другое он не был способен.
- А маман… — вздохнул Мэтт и накрутил мою прядь на палец, спокойно глядя на выглядывающий кусочек солнца и даже не щурясь. Мне казалось, потому, что солнце не будет слепить небо – его глаза. Или – что таким образом они сначала впитывают в себя свет, а только затем горят. – Ты ее знаешь. Немного ненормальная, не приученная работать, все больше уходящая в себя. Знаешь, она мне тут по секрету недавно сказала, что больше ей не нужна доска, а соответственно – и я: теперь духи разговаривают с ней напрямую.
Он ухмыльнулся. Я почувствовал это лишь по тому, как он дернулся подо мной. Звонкий голос Беллза доносился как через трубу, и мне стоило большого труда различать его слова.
- Ну, не нужен – так не нужен. Я сваливаю к бабушке. Не могу жить на поле боя. Мне через год экзамены сдавать, хоть подготовлюсь. И решать, что делать дальше: идти на А-уровень или же машины мыть. Представь: мне семнадцать, я собственноручно закапываю все свои мечты, возможности, умения и машу тряпкой в любую погоду. Сложный выбор.
Я приподнялся на локте и внимательно посмотрел на него. Он мило поморщился:
- Уйди. Ты мне солнце загораживаешь, а я и так бледный как смерть.
- Какая у тебя мечта?
Белоснежка мгновенно стал серьезным. Он отпихнул меня, рывком поднялся, уселся поудобнее, скрестив под собой ноги.
- Музыка, — просто ответил он. – У бабушки есть огромный пустой гараж, в котором я хочу просидеть с гитарой весь год.
И я согласился.
Мэтт снова упал на траву, мечтательно потянулся, отчего майка обнажила белую полоску впалого живота. Действительно, Белоснежка – белая, как снег, кожа, разве что волосы не черные, как смоль. И кровь алая, если судить по его щекам.
Он потянул меня обратно на себя, вынуждая снова положить голову ему на грудь. Продолжил наматывать пряди моих длинных волос на пальцы, неглубоко дыша, и что-то задумчиво говорил. Я не разбирал половины его слов, потому что в глазах отчего-то щипало, порой хотелось обнять его, прижать к себе, а порой – вернуться в март, когда я совсем его не знал.
Если бы можно было, последние три с половиной месяца я переживал бы постоянно, по кругу. Всю свою жизнь.
- Каждый из нас предан кому-то и кем-то, — говорил Мэтт, а я молчал, потому что ничего не мог сказать. – Иногда – все и сразу. Как я. Но в конце все в любом случае будет хорошо. Если еще не хорошо – значит, еще не конец.
По его сердцу можно было отсчитывать время секундами. Удар – пауза – удар – пауза. Ровный такт. Каждый из них занимает ровно одну секунду. Я не находил сбоев и погрешностей, хотя уже давно сижу за барабанной установкой и знаю толк в настоящем ритме.
Тогда впервые в жизни мне захотелось написать песню. И чтобы в ее ритме был заложен именно стук его сердца.

*
В то же время я решил, что нужно претворять в жизнь задуманное в процессе спора, чтобы как-то расшевелить подавленного Мэтта. К тому же приближался День Икс, то есть пятнадцатое число, и мне казалось, что хорошенько оторваться сейчас – лучший вариант. Тем более пути назад уже не было.
Нельзя сказать, чтобы Беллз страдал, рыдал в подушку, ненавидел весь мир и замыкался в себе. Он вел себя так же, как и обычно, продолжал по старой привычке расписывать мою спину, иногда увлекаясь и переходя на руки. Я не возражал, хотя теперь не был обязан это терпеть. Мы продолжали появляться дома только на ночь, слоняясь везде, куда могли дойти собственными ногами, разве что ему стало не до ухаживаний за женским полом и беготни за юбками. Мэтт говорил, что никто, кроме меня, не поймет его, а я не возражал, потому что ни с кем не хотел его делить.
Продолжалось творчество, а следом за ним продолжались и бессонные ночи на подоконнике. Нам было хорошо и удобно: живя на окраине мира, можно пересчитать все звезды, потому что искусственное освещение не перебивает настоящее.
Мэтт смеялся и утверждал, что настоящим свет звезд называть нельзя, потому что они холодные и всего лишь отражают солнце. Я придерживался мнения, что его глаза отражают солнце гораздо лучше звезд, но не говорил ему об этом, чтобы не прослыть законченным романтиком.
Мы подумали, что теперь, когда у нас что-то начало получаться, нельзя останавливаться на достигнутом. Крису оставалось учиться еще два года, Мэтт твердо решил сдавать экзамены на следующий уровень, который позволил бы забыть обо всем еще на долгое время, а мне ничего не оставалось делать, кроме как выбрать дорогу Беллза. Он хлопал длинными ресницами и интересовался, где еще они найдут такого барабанщика, а я не хотел разуверять его, что в нашей школе этого добра – пруд пруди. Формировать собственные группы было модно, и на школьных вечеринках выступающих порой было больше, чем танцующих.
Все было прекрасно, кроме того, что теперь у Мэтта не оставалось близких людей, за исключением меня. Сейчас он жил у бабушки, до которой добираться было гораздо быстрее, чем до дома его родителей, но я все равно решил скоротать дорогу и запрыгнул в проезжающий мимо автобус.
Падаю на сидение, двигаюсь к окну, хотя все, что сейчас за ним мелькает, надоело до смерти. Рядом медленно опускается опрятно одетый пожилой человек. В руках он держит маленький букет цветов.
Не обращаю на него особого внимания, поэтому вздрагиваю, когда он вдруг подает голос:
- На свидание небось собрался, пострел?
Некоторое время приходится переваривать вопрос. На свидание? Можно ли назвать это свиданием? Если бы.
Неужели Мэтт был прав, и у меня настолько недалекий вид, что меня можно принять за человека, интересующегося только подобного рода побегушками?
Буду держать все при себе. Не собираюсь никого разочаровывать.
- Можно и так сказать.
- Я вот тоже, — вздыхает человек, и у его глаз обозначаются глубокие морщинки. Взгляд — пустой, грустный, глаза — серые, выцветшие. Кажется, раньше они были зелеными.
Он смотрит на цветы, которые держит бережно, осторожно. Они выглядят так, словно были выращены на собственном садовом участке. Удивительно, как можно удержать хрупкую ношу столь грубыми пальцами.
- У нее сегодня День рождения, — продолжает он; в его голосе чувствуется любовь и преданность, но не пламенные, которой болеют подростки, а усталые, привычные. Наверное, они уже много лет вместе.
Не знаю, что можно на это сказать и не звучать при этом глупо, поэтому только киваю и снова отворачиваюсь к окну. Человек выходит возле кладбища, и внутри что-то неприятно екает. С силой сглатываю.
Выхожу следующим, иду к незнакомому дому, о котором слышал только с рассказов Беллза, рисовавшего мне карту на бледно-розовой салфетке. Ручка мазала, оставляла кляксы, потеки, поэтому приходится пару секунд постоять и посмотреть по сторонам, вспоминая правильную дорогу. Затем выбираю верный дом, подхожу уверенным шагом и звоню в дверь.
Мэтт открывает не сразу. Какое-то время я слышу возню, затем — звон ключей, щелчок язычка замка. Беллз замирает, увидев меня. Некоторое время внимательно разглядывает. Затем сгибается пополам от смеха.
- Ты похож на пиздец, — выдыхает он и делает еще один глоток воздуха, что обеспечивает ему очередной залп смеха.
- Ты похож на пиздец больше, — парирую я, и он тотчас успокаивается, выпрямляется; его лицо принимает серьезный вид.
- Да? Серьезно? — он закатывает глаза, пытаясь посмотреть вверх, но у него ничего не получается. — Я в зеркало еще не смотрелся.
- Блять, я тоже, — нервно изрекаю я, облизывая губы. Поднимаю руку, ощупываю затылок: колется.
Секунд сорок мы задумчиво смотрим друг на друга, не двигаясь, затем я с силой отпихиваю Мэтта в сторону, освобождая тем самым дверной проем, и сломя голову несусь по лестнице на второй этаж — в ванную. Он ломится следом, его шаги гулко отдаются по старым деревянным ступенькам, но сдает позиции, нагоняет меня уже у самых дверей, и мы вместе вламываемся в уборную, едва не сорвав несчастную дверь с петель. Одновременно бросаем взгляд в зеркало и охреневаем.
- Твою мать!... — в один голос выдыхаем мы с Мэттом, и есть отчего.
- Блять, Доминик, ты белый! — вопит Беллз, и в его глазах светится неподдельный ужас осознания содеянного.
- Блять, Мэтт, ты красный! — в тон ему кричу я, и мы снова смотрим друг на друга, от шока забыв позакрывать рты.
На наших головах — шедевры моветона и вульгарности: Беллз — кислотно-красный, цвета спелой вишни, хотя я бы назвал это вареной свеклой, я — пергидрольно-белый, выжженный перекисью в почти до прозрачности светлый. У нас обоих неумело обгрызенные "ежики", собственноручно покромсанные ножницами, пряди волос непослушно торчат в разные стороны, и осознание того, что мы натворили, приводит нас в полнейший ужас, насколько это еще возможно.
Мы оба похожи на жертв абсолютно ебанувшегося парикмахера, душевнобольного и задолбанного всем миром, к тому же страдающего панковскими замашками, но обратного пути у нас уже нет.
- Два пидора... — пару минут спустя Мэтт находит в себе силы говорить, и эти слова он выдыхает с нескрываемым офигеванием. — Твою налево десять раз, Доминик, мы с тобой — два самых что ни на есть настоящих пидора...
Он поворачивается ко мне лицом, хватает меня за плечи и изо всех немалых сил принимается трясти. Удержаться на ногах оказывается довольно непросто: никогда не думал, что в таком щупленьком тельце может скрываться подобная мощь.
Тем временем двинувшийся Беллз продолжает вопить, извергая волны отборной нецензурщины вперемешку с бессмысленными завываниями, мольбами и призывами к Богу.
В каком-то роде я его понимаю: осмелься я посмотреться в зеркало еще дома, на улицу в таком виде я бы не вышел.
- Ховард, ты посмотри на нас: мы же как из второсортного гей-клуба выползли, что же люди скажут...
Он продолжает трясти меня и страдальчески стонать о том, что он еще не готов к такой участи. И мне приходится брать дело в свои руки.
Изворачиваюсь, как ящерица, хватаю его за плечи, дергаю на себя и целую, затыкая вулкан трехэтажного мата своим ртом. Он громко мычит, но скорее от неожиданности, чем от негодования, и по инерции: это было так же внезапно для него, как и для меня самого, и Мэтт никак не мог успеть затормозить раскочегарившийся паровоз. Ответа получается добиться через добрых полминуты, и теперь он крепко обнимает меня за шею, грозя высосать из легких остатки кислорода своим цепким ртом и не пустить туда новый не менее цепкими руками. Недолго раскачиваемся в безуспешной попытке удержать равновесие, но успехом она не венчается, и мы падаем на плиточный пол, однако я осторожно удерживаю его, чтобы никаким макаром он не умудрился двинуться свежекрашенной красной макушкой об угол ванной и не дал бодуна еще больше. Хотя, боюсь, в его случае дальше сходить с ума уже невозможно
Кстати, надо не забыть сообщить ему, что мне нравится его новый гей-имидж: иак он выглядит более сексуально и заводит меня еще больше. Только говорить это нужно будет как можно более серьезно и томно, чтобы он поверил, охренел по-настоящему и дал мне фору. К тому времени, как до него допрет и он придет в себя, я буду уже далеко.
С силой вдавливаю его в холодный пол, он неловко ерзает и цепляется за меня своими длинными паучьими пальцами, такими же хваткими, стараясь оторвать меня от себя, немного отпихнуть, чтобы сделать пару глотков воздуха. Мэтт гладит мой затылок, пытается зарыться пальцами в волосы, как любит делать это обычно — еще одна причина, почему я долго не расставался с длиной, — но его постигает разочарование: там больше ничего нет. Коленями упираюсь в холодный кафель пола; кажется, скоро на них будут синяки. Немного больно, но это я чувствую в последнюю очередь.
Мэтт сдавленно хихикает, его нервный смех перемежается с хрипами, и все это настолько несерьезно, но по-настоящему, что болит где-то внутри. Там, с левой стороны, под ребрами. Я прижимаюсь к нему так близко, что его сердце пытается выскочить из моей спины через мою же грудную клетку, и целую его лицо везде, куда только достану, готовый поделиться воздухом, если понадобится.
Беллз нащупывает мое бедро, сжимает его, и в животе что-то переворачивается. Наверное, для него все это — шутка, но для меня — ни капли. Мне все это уже совсем не смешно.
В скором времени следует прекратить эту забаву, чтобы не случилось непоправимое, но сейчас я стараюсь захватить в себя про запас столько Мэтта, сколько получится.
Мы не сразу слышим, как кто-то стучит в дверь. Беллз улавливает стук только со второго раза, мгновенно вскакивает, делает страшные глаза и намекает мне, что сейчас может произойти пиздец.
Подобно реактивным ракетам, мы тотчас подрываемся с места, смотримся в зеркало, подозревая, что сейчас придется приводить себя в порядок и много-много врать или оправдываться. Ледяная проточная вода — сейчас это необходимый минимум.
- У тебя губы распухшие, — шепчет Мэтт, придирчиво оглядев меня. В его голосе слышится беспокойство.
- У тебя засос на шее, — еще тише, одними губами, но дразня отвечаю я.
По привычке хочется пригладить волосы, но пальцы не встречают сопротивления. Что ж, только что мы открыли первое преимущество такого издевательства над собой.
- Мэтт? — доносится из-за двери: там явно устали ждать. — Все в порядке? Что ты там делаешь? Кто звонил в дверь? Как ты там? Что-то случилось?
Беллз ошарашен таким количеством вопросов на свою бордовую голову сразу, он растерян, но решает брать бразды правления ситуацией в свои руки.
- Ба!... — он смотрит на меня большими глазами, полными надежды, прося помощи, но я машу на него руками, и он продолжает выкручиваться. — Мы с Домиником! Щас откроем... ты только не пугайся: все в порядке!
Мэтт берется за ручку, но тут же смотрит на свой дикий хайер в зеркало и, видимо, сдает позиции, сдувается; опасается, как бы у его бабушки не случился приступ.
- Может, ты первый? — с мольбой в голосе просит он. — Ты и до этого блондинистым был, она особой разницы не заметит...
Пожимаю плечами, отпихиваю Беллза от прохода и осторожно высовываю голову из проема.
- Э-э... Здрасте... — в ход идет одна из моих обаятельнейших улыбок, но я чувствую, что это — полнейший провал. — А мы здесь... э-э... плюшками балуемся!
- Какими, на хер, плюшками?! В ванной?! — из-за угла шипит мне в спину Беллз, и я пихаю его в живот благоразумно спрятанной за дверь рукой. Надеюсь, отговорка про плюшки проканает, и при следующих расспросах мои покрасневшие губы можно будет списать на варенье.
- У нас все в порядке, даже больше! Как видите, в этом сезоне у пи... э-э... парней в моде... э-э... более смелые... э-э... решения в выборе стиля и цвета... э-э... причесок, поэтому... — я сам не понимаю, что несу, но это однозначно гораздо лучше, чем блеянье еще не отдышавшегося Мэтта. — Как я вам?
- Неплох... — осторожно отвечает миссис Беллами, и я секундно ликую: кажется, контакт с залом налажен, то есть полдела сделано.
- Но здесь есть ма-а-аленькая загвоздка, — продолжаю я. — Понимаете, все дело в том, что мы с Мэттом решили... э-э... приобщаться к последним модным тече... э-э... новым тенденциям... ну... вместе. В общем, он сам сейчас все вам покажет, только не падайте.
Мэтт осторожно высовывает кислотную челку за дверь, и в какой-то момент я понимаю, что ему повезло гораздо больше: вся эта хрень вскорости смоется, в то время как мне придется еще долго ходить так, пока волосы не отрастут полностью.
Его бабушка хватается за сердце, ее глаза вылезают из орбит. Она шумно выдыхает.
- Мэтт!... Тебя ни на секунду нельзя оставить в одиночестве! — уши Мэтта пылают и сливаются с волосами. — Что бы сказали твои родители?
Беллз вздрагивает, словно ему отвесили пощечину. Веселье, неумело завуалированное под сожаление, сменяется бессильной злобой и обидой.
- Не. Напоминай. Мне. О них, — бросает он сквозь зубы и с силой захлопывает дверь, так что с потолка дождем сыплется штукатурка.
Мэтт садится на край ванной, по старой привычке пытается зарыться в волосы и откинуть их с лица, но его рука не встречает противостояния, и какое-то время он удивленно смотрит на свои тонкие белые пальцы. В темноте его рука напоминает кости. Кажется, резинка ему больше никогда не понадобится.
Прислоняюсь спиной к стене напротив, какое-то время стою без движения, потом опускаюсь рядом с ним. Сначала осторожно, но ванная стоит крепко и устойчиво, поэтому расслабляюсь и лишь упираюсь рукой в бортик. Другой обнимаю Мэтта, он подвигается ближе, кладет голову на мое плечо. Правой рукой облокачивается на мое колено, и я вздрагиваю, в животе что-то тянет и сжимается, хотя он ничего не имеет в виду этим жестом.
Слышно лишь наше дыхание, тихую возню за дверью, а потом он говорит:
- Я никогда не был ни с кем из них особенно близок. Все мы были как-то сами по себе. Мама, предок, Пол, я... Хотя нет. Скорее, мы с Полом были вместе, поскольку разница между нами невелика. Но мы были благополучной семьей: никаких ссор, криков, обид, летающей посуды... Все было замечательно, — не слышу — скорее догадываюсь, что он горько ухмыляется. — А теперь они делят имущество.
Я задерживаю дыхание, потому что Мэтт никогда прежде не упоминал свою семью, кроме, может быть, пары раз, когда его особенно пробивало на лирику. Осторожно глажу его затылок, тереблю волосы. Свою прическу он пощадил больше, чем я — свою, поэтому под подушечками пальцев ощущаются более-менее сформированные пряди, кончики которых и и перебираю. Пробегаю пальцами по его щеке, шее, чувствую: он с силой сглатывает, как если бы в его горле стоял ком. Опускаюсь по спине и пересчитываю выступающие позвонки. Сейчас он как никогда раньше кажется маленьким, хрупким, трепетным, и любое насилие в его отношении должно караться в тройном размере.
- Больно? — тихо спрашиваю я, и он отрицательно мотает покоящейся на моем плече головой. Голос Мэтта, когда он говорит, доносится приглушенно.
- Больно — это когда с ноги по почкам, — продолжает Беллз. Еще одна пауза. Он поворачивается ко мне лицом, кладет подбородок на мое плечо, и мне кажется, что под его обжигающим дыханием кожа сворачивается, покрывается ожогами, осыпается струпьями. — А это — обидно. Не потому, что я любил их больше жизни или они были прекрасной парой... Просто... Знаешь, когда шестнадцать лет ты живешь в полноценной семье, в атмосфере добра и взаимопонимания, а затем в один день у тебя все отнимают и остается лишь половина, которая бросает тебя бабушке и оставляет вообще одного... Становится тяжело.
От его дыхания по спине бегут мурашки, ладони мгновенно потеют, но я не дергаюсь. Мы сидим молча, небольшую комнатку освещает только повешенный над зеркалом светильник, по мощности освещения больше напоминающий свечку, и кажется, что за тонкими стенами нет уже ничего, кроме темноты.
Может быть, Мэтт тоже так думает, что-то о космосе и бесконечности вселенных, но сейчас ему явно не до этого. Поворачиваю голову — мы сталкиваемся нос к носу. Шумное дыхание щекочет мои губы, он трется своим носом о мой, и его глаза в темноте ванной кажутся даже не темно-синими и не черными — вместо них глубокие провалы, скулы обозначены еще резче и острее. Не могу удержаться и осторожно касаюсь его губ. Мэтт замирает, не отстраняется, не двигается вперед, словно прислушивается. Через пару секунд он сдвигается с мертвой точки и запечатлевает на моих серию смазанных легких поцелуев. На вкус они отдают солью, но вместе с тем — нежностью, грустью, трепетом.
Меня всегда удивляло его отношения к подобным вещам: он говорил, что для него обнять или поцеловать лучшего друга ничего не стоит, если он чувствует с ним настоящую, искреннюю духовную близость. Он пояснял мне это, когда я дергался, стоило ему взять меня на людях за руку. Он не считал себя "ненормальным", "цветным" или еще каким-то. Он был просто свободен от предрассудков.
- Рано или поздно я с этим смирюсь, — голос Беллза звучит так, словно он успокаивает сам себя. Эти слова даются ему непросто, но не из-за — я уверен — пересохшего горла, а лишь потому, что я выше, и ему приходится немного задирать голову. — Но это будет не скоро.
Только сейчас до меня доходит, что за все эти десять минут, проведенных здесь, я сказал только одно слово. Я не могу говорить: в глотке все горит, и от его прикосновений пылают губы. Он, наверное, никогда не задавался вопросом: а что чувствовал я в эти моменты? Кажется, нет. Если бы он понял хоть что-нибудь, вполне возможно, он начал бы отшатываться от меня, как от прокаженного.
- Ну...
И горло дерет, но не останавливает. Пытаюсь сподвигнуть себя хотя бы на стандартное «все будет хорошо», но для этого требуется слишком много сил.
- Молчи, — обрывает. — Ничего не говори. Не нужно. Я и сам все знаю.
Мэтт отворачивается, смотрит в зеркало, в котором отражаются два смазанных, нечетких силуэта. Как-то раз он сказал, что очень похож на своего отца. Каково каждый раз видеть в зеркале того, кто разрушил непрочный каркас семьи?
Все горит внутри, но хватать ртом спертый воздух, подобно выброшенной на раскаленный песок рыбе, я себе запрещаю.
У него острые плечи, узкая спина, но все равно становится в одночасье пусто, когда он поднимается и, помявшись пару вечных мгновений, бесшумно опускается передо мной на колени прямо на холодный твердый пол. От мысли о том, что он собирается делать, в груди холодеет. Ругаю себя за свою испорченность, одновременно вытирая мгновенно взмокшие и трясущиеся ладони о джинсы, и не могу поверить, что он собирается сделать то, о чем порой я мечтал по ночам, кусая губы, сжимая пальцы и всеми фибрами души ненавидя себя за все эти мысли.
Но что еще я могу подумать, видя, как он ломается, глядя на эту неуверенность, зажатость?
Мэтт не проводит с моей «молнией» никаких махинаций — только обнимает меня за ноги, льнет ближе, трется щекой о колено. От этого простого, но до дикости нежного жеста дыхание сбивается, и мне кажется, что ритм моего сердца просчитать невозможно, потому что в нем нет никакой закономерности.
Снова запускаю руку в его волосы, пока он прижимается ко мне. Перебираю мягкие пряди, чувствуя на подушечках едва ощутимую влагу: душно. Мэтт не дышит, невидящим взглядом он смотрит туда, где предположительно обретается стена. В темноте виден лишь его угловатый силуэт, и я пытаюсь отвести взгляд, чтобы не довести себя до удара, но он так и притягивает меня.
Такой маленький, беззащитный и беспомощный.
Раздается стук в дверь, мы не реагируем, а Мэтт немного меняет положение, упирается в мои колени лбом. Его плечи трясутся; все его тело сотрясает мелкая дрожь.
Это первый раз на моей памяти, когда он показывает свою слабость.
Я не шевелюсь. Мне нечего сказать, я не могу никак помочь. Поэтому только продолжаю размеренные движения руками, чтобы только он чувствовал, что я с ним, что я рядом. Я же его все-таки...
Наверное.

*
- Будем жечь память, — произносит Мэтт уверенно.
Я в недоумении, но не спрашиваю: на его лице стынут непоколебимое спокойствие и решительность, когда он вытаскивает из дома целую кипу виниловых пластинок. Я не рассматриваю обложки: я слышал от силы о паре-тройке из этих исполнителей.
Я никогда не интересовался, какие группы он любит. Знал только, что он ненавидит «The Tornados»: там играл его отец.
Он вываливает пластинки прямо на землю, сверху бросает картонные коробки.
- Чтобы взялось лучше, — поясняет от в ответ на мой удивленный взгляд.
Я молчу. Не считаю нужным говорить, что нужно положить картон вниз: это его дело. Жду, что будет дальше.
Тем временем он извлекает из кармана зажигалку: старая привычка носить ее с собой, хотя я уже довольно давно и небезуспешно отучаю его курить. Беллз осторожно поднимает одну из пустых коробок, подносит к ее уголку огонек и пару секунд ждет, пока по ней не начинают прыгать уверенные искорки. Потом ему обжигает пальцы и я помогаю в его начинании, хотя до сих пор не знаю, зачем мы это делаем: сжигаем раритеты.
Пламя берет только картон и только через десять минут, а винил пластинок лишь лениво плавится от высоких температур. Даже я чувствую жар на коже.
Мэтт с отсутствующим выражением лица смотрит на костер, тянет носом неприятный воздух — горячий, провонявший горелой глянцевой бумагой и плавящейся пластмассой, капающей слезами Армагеддона на землю.
Горит плохо, и мы делаем попытки раздуть пламя, подбросить старых газет или сухих листьев, но ни того, ни другого рядом с нами не оказывается.
Тогда Мэтт быстро срывается с места и убегает. Я не успеваю ничего понять, а он уже возвращается, на ходу откручивая крышку неизвестно откуда взявшейся канистры.
Он размахивается, делает рывок и выплескивает прозрачный бензин на едва тлеющие угли.
Ярко вспыхивает, обдает жаром; отворачиваюсь и закрываю рукой лицо. Надеюсь, ресницы на месте.
Когда получается привыкнуть к жжению в носу, поворачиваюсь обратно и вижу перед собой черный круг с неровными границами, состоящий из слабо догорающего пепла: всего того, что прошлые пятнадцать минут мы безуспешно пытались сжечь.
- Зачем? — спрашиваю я, даже не придавая значения факту, что только что мы едва не устроили пожар и теперь можем загреметь.
- Воспоминания, — просто отвечает Мэтт, и больше я ни о чем не спрашиваю. – И страхи.
Мы стоим плечом к плечу на заднем дворе дома его бабушки, смотрим на кучу золы, от которой в небо поднимается черный непрозрачный смрад. Беллз держит руки в карманах мешковатых штанов, и краем глаза я вижу, как дрожат его губы.
Обнимаю его за плечо, прижимаю к себе. Как старший — младшего.
Он утыкается носом в мою шею, смотрит на останки былой вспышки ярости не прямо, под углом. Как получается.
Я не уверен, что он отчетливо видит полную картину, но ему больше и не нужно.
Его тонкие пальцы сжимаются на поясе моих джинсов. Я не шевелюсь.
Воспоминания — они плохо горят.

 Отправлено: 29.06.10 00:22. Заголовок: автор молодец, и как..

автор молодец, и как всегда, прекрасен. потому что, как говорится, "я увидел это", "я поверил", и так далее. с самого начала и до самого конца читается на одном дыхании. собственно, почему мы так просили проду :D
и хотя я пока что не влюблен по уши в этот пейринг, в этот фик я уже влюблен <3

 Отправлено: 29.06.10 11:10. Заголовок: если так пойдет и да..

если так пойдет и дальше - я просто в каждом комментарии буду признаваться в любви к Автору...а ведь сам Автор просит развернутых комментариев посему - призываю музу и....

хехе))Автор - гений! я полюбила Беллза вместе с Домиником (уже не в первый раз), я влюбилась в Домчика, так и не выходя из состояния предыдущей влюбленности в него же...
в общем - Вы их описали такими, что им невозможно не верить и не сопереживать, они прекрасны, замечательны, восхитительны
и хотя продолжение маловероятно, я думаю, что у них все сложится, в той, не нашей реальности, в которой все это - правда и действительность...
обьяснение первого опыта покраски волос повергло меня в аут минут на 15

в конце еще раз: Автор, я люблю Вас приятного отдыха

 Отправлено: 29.06.10 11:45. Заголовок: да автор вообще обна..

Оффтоп: да автор вообще обнаглел уже до невозможности :D
вах, меня любят, ыыы
Девочка-ромашка пишет:

цитата:

обьяснение первого опыта покраски волос повергло меня в аут минут на 15

это спор, что ли?) да, я долго думал, каким образом можно заставить дико покраситься сразу двух немного ненормальных подростков и тем самым обыграть последнюю сцену, а потом как-то раз меня торкнуло осенило, пришлось подставить Криса
спасибо, дарлинги. будем стараться творить дальшо ^^

 Отправлено: 29.06.10 12:47. Заголовок: Сусел! :sm15: ну т..

Сусел!
ну ты натворил, я тебе скажу!
я прочитал на данный момент только ту часть, что была выложена раньше, остальное сегодня.
да. я поверила, что так вот оно все и было.
пацанята - худющие похуисты =DD
черт! ну очень-очень-очень здорово!
я знала, что у тебя выйдет как всегда ня как круто ^^
люблю я твой стиль написания, доля юмора настолько большая, что я улыбался пока не дочитал.
бло, я не знаю, что еще говорить, вот честно.
нетерпится прочитать остатки.
_______________
вообщем, я твой преданный фанат навсегда ^^
люблю тебя, Великий.

 Отправлено: 29.06.10 12:57. Заголовок: aww, дарлинг, спасиб..

aww, дарлинг, спасибо, я так рад, что не разочаровал, ибо старался ^^
Оффтоп: будешь громко ржать, но задумывались сплошное уныния, меланхолия, всякий там романтический трепетный бред и прочие загробные моменты
но, глядя на реакцию, я радуюсь, что мне просто не хватило одного дыхания на всю ту замогильную херню))

 Отправлено: 29.06.10 17:07. Заголовок: Сусел! 11 июня и фи..

Сусел!
11 июня и финальная сцена сжигания винила меня, как ты понимаешь, порадовала просто до чертиков).
Их покраска и спор - просто пипец я щетаю) А все эти нежности - они такие милые, такие просто awww, мне давно не было так тепло в душе от фиков. И да, в такого терпеливого, "взрослого", искреннего Доминика и взбалмошного хрупкого (во всех смыслах) Мэтта я влюбилсь окончательно и бесповоротно

В общем, люблю я Вас, Автор, просто до невозможности <3

 Отправлено: 29.06.10 22:58. Заголовок: я люблю русский язык..

я люблю русский язык. я люблю его так сильно, что сейчас просто расплачусь. или наоборот - не буду в его честь.
но я даже сказать ничего не могу, потому что оно такое, такое... а ты такая... а я чувствую, что...

по-моему я даже не дышала, пока читала.
мне очень, очень. очень-очень понравилось.

 Отправлено: 30.06.10 09:24. Заголовок: ну я дочитал :sm35:..

ну я дочитал
щщщикарно! *___*
после второй половины я совсем поверила, что так и было.
да, как и все, отмечу тот день "покраски".
я валялся, правда
их диалог...
Just_Emotion пишет:

цитата:

- Блять, Доминик, ты белый! - вопит Беллз, и в его глазах светится неподдельный ужас, так как он ясно осознает содеянное. - Блять, Мэтт, ты красный!

я умир! два пидора, бло.

и крис. как они над ним, боооже.
крис у тебя вышел такой, какой он есть на самом деле ^^
еще скажу, что весь этот фик ассоциируется у меня с песней new born.
наверно потому, что она такая же эмоциональная.
есть и мощные моменты, а есть тихие, мелодичные, спокойные.
так и твой фик ^^
а конец ваще шикарен, прочитала последнюю строчку и застыла.

 Отправлено: 01.07.10 18:28. Заголовок: Очень здорово. Сусел..

Очень здорово.
Сусел молодец ♥

 Отправлено: 01.07.10 20:48. Заголовок: *тяжело сглотнул, от..

*тяжело сглотнул, откланялся, убежал рыдать в эмо-угол*

 Отправлено: 29.08.10 14:20. Заголовок: Спасибо тебе за этот..

Спасибо тебе за этот рассказ. Мне очень понравились некоторые главы и сами персонажи.
Ты проделала большую работу))
Не против, если я выложу твой текст у себя на дневнике?

http://www.diary.ru/~Orangeland/<\/u><\/a>

Я в каком-то плане коллекционер Муз-фандома. Ну и в добавок сама пишу, поэтому умею ценить хорошие тексты)
Заранее спасибо.

PS У тебя только две работы по Музам?)

 Отправлено: 29.08.10 18:09. Заголовок: вот и слава ко мне п..

Оффтоп: вот и слава ко мне пришла
Lady_orange, благодарю покорно за то, что обратили внимание на скромное меня)
конечно, я не возражаю, размещайте, только, пожалуйста, с указанием моего авторства и все такое прочее. может быть, как-нибудь загляну к вам на огонек, полюбуюсь на свое собственное детище в чужих руках ценителя)
а какое второе?) "Endlessly"?) да, кажется, пока только две. но вы ведь останетесь с нами, дабы наблюдать мое становление в этом фэндоме?)

 Отправлено: 02.09.10 00:11. Заголовок: Just_Emotion ---то..

Just_Emotion

---только, пожалуйста, с указанием моего авторства и все такое прочее.
Да, безусловно. Никакой анонимности)

--- может быть, как-нибудь загляну к вам на огонек
И может быть даже почитаете мои работы=) Смею надеяться, они тоже могут быть интересны)

---но вы ведь останетесь с нами, дабы наблюдать мое становление в этом фэндоме?)
Я буду периодически заглядывать и проверять обновления, конечно))

 Отправлено: 02.09.10 00:24. Заголовок: Lady_orange, мне сму..

Lady_orange, мне смутно кажется, что мне что-то попадалось в сообществе РПСмьюзик Оффтоп: и я даже спионерил аватарку с Мэттом перед компом О_о
каюсь и надеюсь, что теперь мы в рассчете
почитаю, конечно, почитаю, ибо айм обсессд, я фоннад, буйнопомешанный и нежно влюбленный к тому же, внимая скромному самопиару, я понимаю, что меня ждет не стандартный трехстрочный бред)

 Отправлено: 03.09.10 21:26. Заголовок: Just_Emotion http:..

Just_Emotion

http://www.diary.ru/~Orangeland/?tag=494374<\/u><\/a>

Все мои работы тут)

На этих выходных выложу твою работу. Думаю, остальным она понравится также, как мне)

 Отправлено: 03.09.10 21:57. Заголовок: Lady_orange, о, я оч..

Lady_orange, о, я очень на это надеюсь)
загляну когда-нибудь и порадуюсь, если будут хорошие отзывы)
спасибо за ссылку, я наведаюсь обязательно)

 Отправлено: 04.09.10 11:55. Заголовок: Just_Emotion http:..

Just_Emotion

http://www.diary.ru/~Orangeland/p123986033.htm<\/u><\/a>

 Отправлено: 04.09.10 16:21. Заголовок: Lady_orange, ах, ско..

Lady_orange, ах, сколько хвалебных речей благодарствую весьма и чту за честь находиться, скажем так, на своеобразной такой аллее славы

 Отправлено: 04.09.10 18:40. Заголовок: Just_Emotion Некото..

Just_Emotion
Некоторая толика сказанного - авансом) Я предлагаю посмотреть еще и в ту часть, которая говорит о существующих недостатках, которые тоже есть)

 Отправлено: 04.09.10 18:48. Заголовок: Lady_orange, я читаю..

Lady_orange, я читаю все, что относится ко мне.
однако ж по какой-то причине уже ничего менять не буду. мне нравится так, а кому не нравится, тот пишет сам.)

 Отправлено: 04.09.10 19:18. Заголовок: Just_Emotion Верная..

Just_Emotion
Верная точка зрения)

 Отправлено: 05.09.10 22:08. Заголовок: Даже не могу найти м..

Даже не могу найти минусов вашей работе..
(кроме некоторых повторов и несочетаний в предложениях,
но это такие мелочи, что я даже не хочу искать где это было,
хотя очень это люблю делать - искать ошибки /ну критик я, да ;D/))
Описания чувств, ощущений героев, природы, обстановки,
все очень понятно и просто с одной стороны,
с другой стороны очень глубоко и тонко.
Очень трогательно, очень понравилось,
обязательно пишите еще! буду ждать)
Спасибо большое, автор!

 Отправлено: 05.09.10 22:15. Заголовок: IKnowWhatYouWant, ко..

IKnowWhatYouWant, конечно, никто из нас не идеален, поэтому я даже не буду отрекаться от собственных ошибок) благодарю покорно за столь высокую оценку моего творчества, спасибо!

 Отправлено: 11.09.10 15:47. Заголовок: Беллдом. о боже. Су..

Беллдом. о боже.
Сусел, ты представляешь, какую душевную радость ты мне принес этим фиком?
бегу читать продолжение.

 Отправлено: 11.09.10 18:11. Заголовок: Sweet Revenge, я все..

Sweet Revenge, я все думаю, когда ж ты про нас вспомнишь и прочтешь то. что на тебя тоже было ориентировано

 Отправлено: 22.06.11 14:24. Заголовок: Боже. Я дышать забыл..

Боже. Я дышать забыла. Это прекрасно.
"Воспоминания - они плохо горят" - эта фраза меня просто убила. Честно. Я бы написала сейчас большой-большой отзыв, но у меня нет слов. У меня какое-то странное ощущение, когда с одной стороны уверен, что всё у них будет хорошо, но с другой - хочется плакать.

 Отправлено: 22.06.11 15:46. Заголовок: дышите, дышите! *в п..

дышите, дышите! *в панике машет руками и гоняет воздух*
все будет хорошо, я гарантирую это) не без своего майндфака, разумеется, это же беллдом, но будет, обязательно будет. благодарю.

 Отправлено: 10.08.11 23:56. Заголовок: you make me wanna li..

you make me wanna listen to music again (с)
закончила читать под 3 часть симфонии. грустно как-то стало.

Знаю, муж я не образцовый. когда должен был первым читать и писать комменты с восторженными воплями, я не читал. и не писал.
После Алекса и Майлза читать о ком-то другом было как-то.. не так. Вдруг не понравится.
Но все, что ты делаешь, цепляет. О ком бы ты не писала, в какое время бы это не происходило.

но я собиралась восхищаться молча, поэтому.. замолкаю )

 Отправлено: 11.08.11 01:07. Заголовок: ты сюда еще и Ламбер..

ты сюда еще и Ламберта приплетаешь, женщина!
после Алекса и Майлза писать о ком-то тоже было не так, но справляюсь, как видишь) я знаю, что ты думаешь, тебе не нужно пытаться искать слова :3

 Отправлено: 02.02.12 09:49. Заголовок: Браво! Великолепно! ..

Браво! Великолепно!
Внутри все дрожит у меня (с))))
Удивительно, как такое чудо прошло мимо меня, я уж и не надеялась настолько приятно удивиться

*с трясущимися коленками ушло читать продолжение*

ЗЫ: а автор точно уверен, что свечку не держал?))))) очень похоже

 Отправлено: 02.02.12 10:48. Заголовок: даже если автор и де..

даже если автор и держал свечку, он вам никогда об этом не расскажет, потому что ему самому это дорого)) спасибо большое)

 Отправлено: 17.04.12 09:36. Заголовок: я спать вот лечь не ..

я спать вот лечь не смогла. вот сейчас 6 утра, я дочитала, сижу с круглыми глазами обдумываю,вспоминаю образы... да это же просто чуть ли не шедеврально. Да есть некоторые огрехи в диалогах ну это такой сущий пустяк. Автор чертовски талантлив. Огромное спасибо за подаренные 4 часа эмоций, переживаний и впечатлений которых порой так не хватает в повседневности .

 Отправлено: 17.04.12 19:36. Заголовок: пожалуйста, приходит..

пожалуйста, приходите еще))

 Отправлено: 02.01.13 21:37. Заголовок: :sm36: ..