Отправлено: 03.08.11 10:18. Заголовок: Invincible (belldom, NC-17)

Автор: Just_Emotion
Бета: нет
Название: Invincible
Дисклеймер: кто все эти люди?
Предупреждения: извращенец-фетишист-автор написал много нцы, вышел из пафосного андеграунда и стал «как все», не читайте это
Рейтинг: дети выросли - NC-17, хотя кое-где и на 21 потянет
Пейринг: беллдом
Жанр: все и сразу
Саммари: «За все удовольствия рано или поздно приходится платить.
Вот я и поплатился.»
Тип: slash
От автора: я долго шерстил текст в поисках чего-нибудь прекрасного в саммари, хотел толкнуть сногсшибательную речь, достойную десятка «Оскаров», но попросту устал и измотан, чтобы выжимать из себя еще что-нибудь. Хватит уже. Я не умею вовремя закругляться, и в итоге все превращается в один большой траходром
Примечания: триквел к вы-сами-знаете-чему. POV Доминика, 2005 - 2006 год.

Также хочу поблагодарить двух прекрасных человек winterhot и Spie Len, без которых этот эпос не был бы написан. Первую – за то, что почти постоянно находилась рядом, служила идейным вдохновителем, поддерживала, помогала и приводила в чувство после каждого приступа паранойи и «меня никто не любит, меня никто не ценит».
Вторую – за бесконечные консультации по непосредственно сабжу, которые, я верю, успели страшно надоесть, за теплое отношение, которое я неведомым образом заслужил и еще не испортил, хотя скотина еще та, за безграничное терпение и уделяемое мне внимание. Это очень много значит.
Я люблю вас и не смыслю без вас своей жизни, вы – ее часть, и я надеюсь, что это никогда не изменится.

файл целиком: click here

 Отправлено: 09.11.11 21:30. Заголовок: а вы весь трехтомник..

а вы весь трехтомник не читали, я так понимаю, да?)

 Отправлено: 11.11.11 18:39. Заголовок: *сначала вместо трех..

*сначала вместо трехтомник было прочитано трахтомник.
боже, мне пора лечиться*
первые два, я так понимаю, это старлайт и эндлессли)
ну да, не читали, через жопу все:D вот не знаю, сейчас начать читать или подождать до конца и все потом одним махом

 Отправлено: 11.11.11 18:57. Заголовок: вот прочитайте и зад..

вот прочитайте и задавайте после этого вопросы) ибо кто читает с конца?

 Отправлено: 12.11.11 08:26. Заголовок: ну вот так вот получ..

ну вот так вот получилось)
буду с начала читать, что уж)

 Отправлено: 14.11.11 23:47. Заголовок: я вам желаю прекрасн..

Оффтоп: я вам желаю прекрасного мозговскрывательного вторника, а вы просто пожелайте мне удачи. не спрашивайте, какая разница. просто пожелайте.

23.
О своем решении по поводу выступления на фестивале я пока не жалею: Мэтта словно подменили. Может быть, какой-то ночью на нашу незначительную планету явились Зеты, в целях изучения такого занятного организма забрали оригинал и оставили мне неотличимую копию, но он стал вежливым, покладистым, послушным, прямо нарадоваться не могу. Конечно, напряжение по-прежнему висит между нами, но оно постепенно идет на убыль, сначала растворяясь в воздухе, а затем просачиваясь сквозь оконные щели на улицу и улетая в атмосферу. Надеюсь, своими ссорами и склоками мы не повреждаем и без того тонкий озоновый слой.
Рано или поздно каждый человек идет на те или иные жертвы. Одни даются легко, другие – сложнее, но моя относилась к разряду тех, которые попросту необходимы. Если бы я знал, что всего лишь одно простое слово «да», состоящее из двух жалких букв, так кардинально перевернет течение наших жизней, я бы сказал его еще давным-давно и без длительных раздумий. Беллз словно шелковый сделался, он кроткий, как овечка, снова кокетливо выглядывает из-под отросшей челки и сдувает прядки волос с лица. Он больше не спит на диване и позволяет мне касаться себя. Пока эти контакты непродолжительны, они едва ли длятся пару секунд, но суть в том, что его не отбрасывает в противоположную часть комнаты, его не начинает трясти, он не плюется желтой пеной, не впадает в панику и не принимается истерить, как психопатка, у которой в темном переулке украли сумочку.
Теперь Мэтт разрешает мне обрабатывать гордо красующийся на шее рубец. Занятие не из приятных, на первых порах я долго не мог к нему приспособиться, но оно означает снова возвращающееся безраздельное ко мне доверие. Больше никаких повязок – теперь лишь естественное заживление, проходящее при скромной помощи кое-каких медикаментов, названия которых я до сих пор не могу выговорить.
Теперь он не боится находиться со мной в пределах четырех стен. Посторонний только фыркнет что-то вроде «эка невидаль» или «тоже мне достижение», но я-то знаю, каких усилий мне стоила эта вновь налаживающаяся связь, утраченная довольно давно. Для нас обоих с тех самых пор прошла уже целая жизнь, если даже не две; это как будто и не с нами было. Даже не верится, что именно в этой квартире мы сначала писали свои первые хиты и получали от Криса новости о его желании создать с Келли новую ячейку общества, а затем, уже взрослые и известные, крушили преграды и выясняли по этому поводу отношения. Этот дом за период своего существования узрел больше событий, чем кто бы то ни было еще, для нас он навсегда останется историей. И как бы она ни окончилась, если мы не сглупим и не пойдем на попятную, мы всегда будем начинать вечера воспоминаний со слов: «А помнишь, вот в том доме, в котором мы жили в двадцать восемь…»
Разрушенное невозможно склеить сразу. Сломанный спичечный домик придется долго собирать по спичке. Разбитую чашку – склеивать по осколку. Испорченную дружбу – проектировать, вылепливать по отдельной детальке, воздвигать, аккуратно сглаживать острые углы и корректировать мелкие пороки. И мы идем шаг за шагом, бок о бок, то и дело оглядываясь друг на друга и боясь отстать или обогнать, внимательно следим за собственными словами и действиями, чтобы не нарушить уже которую по счету идиллию.
Очень странное явление: когда кто-то всей душой тянется к тебе, хочется ответить взаимностью. Когда Мэтт изображал неприступную крепость и встречал каждое мое действие в штыки, как ершистый подросток, мне хотелось только дать себе спуск и собственными руками превратить его в отбивную. Не для того, чтобы понял он, - для того, чтобы освободить себя. Теперь же, когда он благодарен за согласие, мне хочется продолжать его радовать. Видеть его улыбку.
Да я и сам вернул мимические навыки. Теперь мы оба тренируем лицевые мышцы, заново приучая их подчиняться и послушно выдавать запрашиваемую эмоцию, актуальную на данный момент. Вначале дело идет плохо, медленно, со скрипом, через силу, однако некоторое время спустя становится даже весело. Он корчит смешные рожи, а я пытаюсь не растаять в то же мгновение, как Снежный человек, по ошибке попавший в Африку.
Крис искренне рад нашему положительному ответу, а я - абсолютно всем переменам, так неожиданно свалившимся на мою голову. Едва ли мы сможем стереть из памяти все и сразу, но начало – самая сложная часть – уже положено.
Мэтт продолжает молчать, но я его не тороплю: он сам решит, когда будет в состоянии заговорить, этот шаг – не из тех, что можно просто сделать, не придав ему никакого значения. Пусть у него будет время и свобода на размышления и восстановление, пусть он разбирается в своем внутреннем мире, расставляет все по полочкам, принимает важные решения. Формально мы по-прежнему враждуем, потому что не просили друг у друга прощения и вообще ни разу об этом не заговаривали, и иногда я ловлю на себе странные взгляды. Они поражают целым миксом эмоций: там присутствуют и страх, и нежность, и недоверие, и сомнение, и что-то еще, неопознанное, неотделимое, тесно связанное с этой смесью. Неудивительно: после пережитого нами сложно без передышки рвануться в новый бой.
И я по-прежнему не считаю себя виноватым, хотя с тем, что мы долбоебы, целиком и полностью согласен: сами устроили себе ловушку – сами в нее угодили – сами долго выбирались, барахтаясь, карабкались наверх, ломая ногти и зубы. Все эти глупости в очередной раз наглядно демонстрируют, что мы оба показываем себя с несостоятельной и незрелой стороны, стоит только делу дойти до отношений. Вернее, до их построения. Сказывается недостаток опыта и настоящего общения, а не тех недавних перебежек от одной к другой, от пятой к десятой, с которыми нельзя даже просто поговорить.
По паспорту мы взрослые, но на самом деле – совсем нет. Нам еще только предстоит повзрослеть, постичь закономерности самостоятельного существования в одиночестве и мирного сосуществования с другими представителями своего вида. То, что мы кое-как уживаемся с Мэттом, ни о чем не говорит, поскольку мы уже не близнецы – ни однояйцовые, ни даже сиамские, - а нечто большее. Попугаи-неразлучники прямо, которые загибаются без своей «второй половинки».
Ему бы понравилось такое сравнение.
Хотя одному мы точно не научимся никогда – готовке. Наверное, в наших генотипах отсутствует отвечающий за нее ген, но факт остается фактом – питаться приходится по-прежнему яичницей, которая уже стоит поперек горла. Хотя Мэтт лучше и в этом – по крайней мере, в его исполнении присутствуют точность и аккуратность. От количества соли не сводит скулы, а скорлупа не хрустит на зубах. Да и отдирать полученную субстанцию, припаявшуюся к сковородке, не приходится. В общем, золотая середина, а главное – к моменту, когда желудок начинает жрать сам себя, все остаются целыми и невредимыми.
Я бы женился на нем за это.
Вот и сейчас мы, чудом оставшись без увечий, сидим друг против друга за кухонным столом и ковыряемся в своих тарелках, сохраняя отсутствующие выражения на лицах и думая неведомо о чем. Не знаю, в каком там астрале летает Мэтт, а я моделирую возможные варианты развития событий, обдумываю собственные поступки, пытаюсь прикинуть, как долго нам придется расхлебывать наломанное. Даже сейчас невозможно отвлечься от череды происшествий последних нескольких месяцев, хотя, казалось бы, всё закончилось, и конец этот - счастливый, все радостны и довольны. Но, похоже, зацикливаться мне на этом еще где-то – навскидку - всю свою жизнь.
Вилки звонко царапают тонкий фарфор – удивительно, какое добро можно раздобыть, порывшись в шкафах и забравшись в них чуть поглубже; насколько я помню, тот снаряд, что пустил в меня меткой рукой Беллз, состоял из самого простого и дешевого материала, который только можно себе представить. Гладкая поверхность отливает салатно-розовым, размытыми кляксами в ней отражаются неяркие лампы. Не остается ни царапины.
В скучающей манере Мэтт подпирает голову рукой, а потом вдруг стучит зубчиками вилки по дну тарелки, привлекая мое внимание. Не сразу прихожу в себя, с мясом выдирая прицепившиеся мысли, вопросительно приподнимаю брови. Он перегибается через стол, наклоняется и вдруг целует, едва касаясь губами, осторожно и как-то совсем по-новому. Его язык осторожно заигрывает с моим, ни в чем не соревнуясь, поцелуй нежный, примеряющийся и примиряющий, немного отдающий яичницей на вкус. Оторвавшись друг от друга, мы синхронно хихикаем, а потом я интересуюсь:
- Это, блин, еще за что?
Острые скулы Беллза заливаются едва заметным румянцем, сначала он отводит взгляд, прячет глаза, но, поразмыслив, улыбается и лезет в карман за блокнотом, присутствующим там постоянно. «За все», - читаю я два простых слова. Не имею понятия, что именно он имеет в виду, но тоже улыбаюсь. Хотя догадываюсь. Конечно, он говорит не о том, что я сижу с ним за одним столом и не убегаю с паническими воплями и просьбами о помощи. Эти слова – благодарность за терпение и понимание, за согласие и поддержку, за наличие силы и смелости пойти наперекор себе и дать согласие на выступление. На первый взгляд это может показаться мелочью, но на самом деле все выглядит абсолютно иначе. Меня поймет только тот, кто прошел через нечто подобное и выжил, пережил, не сдался и не двинулся умом, от чего лично я сам недалек. По ночам голоса, живущие в голове, устраивают митинги, демонстрации, консилиумы и собрания, наперебой о чем-то вещая, и я не могу спать. Если они – четко выраженный признак шизофрении, тогда у меня самая запущенная стадия, поскольку четверо из них кроют меня последними выражениями, изредка скатываясь в трехэтажный мат, а пятый отстраненно комментирует футбольный матч сборной Англии против сборной Франции столетней давности.
Но все они разом замолкают, стоит мне только обратиться к Мэтту, коснуться или даже просто посмотреть на него. Я чувствую ожидание, время от времени какой-нибудь голос начинает подзуживать и подталкивать, давать советы, а другие шикают и разве что не давятся попкорном. Вот и сейчас – в черепной коробке резко образовался такой непроглядный и непрозрачный вакуум, что глазные яблоки, кажется, вывалятся из орбит и покатятся по не совсем ровному полу в противоположные стороны. Натягиваются барабанные перепонки, а симпатическая система становится на стартовую линию, готовится к действию.
Однако мне плевать. Плевать, потому что я чувствую то, чего не чувствовал уже давно. Что-то снова посасывает под ложечкой, а злоебучие бабочки – когда же они все наконец передохнут? - лирично помахивают крылышками и выделывают изящные пируэты во всех направлениях. Какая-то индивидуальность, по всей видимости, попадает в дыхательные пути, и мне тут же хочется раскашляться, но другие продолжают свой неспешный вальс и порой врезаются в тонкие стенки желудка.
Все это на твоей совести, Мэтт, ты даже поесть не даешь спокойно.
Мы сваливаем грязную посуду в мойку и забиваем на нее, а сами перемещаемся на диван. Вначале все идет очень прилично: мы чинно рассаживаемся, включаем ящик и принимаемся бессистемно щелкать по каналам, то и дело вырывая друг у друга пульт, а в итоге все заканчивается тем, что мы раскладываем софу, растягиваемся в полный рост и смотрим «Близость», позевывая и осоловело хлопая глазами.
Фильм мне не нравится. Не то чтобы он унылый и бессмысленный, в каком-то роде глупый – просто почти в каждом кадре я могу найти себя: все со всеми переспали, все мучаются угрызениями совести, все идиоты. Еще каких-то полгода назад я бы фыркнул, пробормотал что-нибудь по поводу «тупых голливудских режиссеров, которым палец в рот не клади – дай только денег и камеру в руки», но теперь я смотрю на это иначе. Ведь так все и бывает: сидя перед экраном телевизора, можешь сколько угодно плеваться и разбрасываться советами, но стоит тебе самому попасть в подобную ситуацию – и от твоей уверенности не останется и следа.
И я продолжаю загоняться без повода, анализируя происходящее на экране, представляя себе, что сделал бы на их месте, а вот Мэтту, очевидно, нравится Натали Портман, сверкающая розовым париком и почти полным отсутствием одежды. Вон, глаза выпучил, рот раскрыл, разве что нитку слюны не пустил по подбородку, ну чистый даун – или же озабоченный прыщавый тинейджер, которому только-только исполнилось восемнадцать и который наконец-то обзавелся первым в своей нелепой жизни порножурналом. Довольно жалкое зрелище, что ему, меня не хватает, что ли? Вот он я – красивый, мужественный, бескомпромиссный и без комплексов, хватай – не хочу.
Мы валяемся практически неподвижно около часа, а потом Беллз начинает медленно подползать ко мне, по сантиметру в секунду, по миллиметру в минуту. Сначала он закидывает на меня ногу, потому – руку, а после не выдерживает, ворочается, возится и в конце концов приземляет голову на мой живот, довольно вздыхает. Не упускаю шанса его подколоть.
- У тебя голова такая легкая. Чего ты туда напихал, опилок?
Не оборачиваясь, он демонстрирует мне однопальцевую комбинацию, после чего на весу чиркает: «А у тебя в животе урчит. И вообще я замерз».
Стоит только выцепить эту фразу, как по коже тут же пробегает целая орда мурашек. Странно, если бы он не обратил мое внимание, я бы так и не заметил. Наверное, дело в том, что я все-таки в водолазке, а он – в футболке. А с какого вообще хрена открыто окно?
- Так закрой форточку. У тебя же горло.
«Сам закрой».
- Мне лень.
И мы лежим, не сдвигаясь с места, до самого конца вечера. Хер проссыт, чем закончился фильм: внимание рассеялось в тот самый момент, когда лохматый затылок коснулся моего живота, даже, скорее, бедра, и я ничего так и не понял. Понял только одно: теперь мне совсем не хочется, чтобы все заканчивалось. Мне не хочется видеть Криса, хотя это, наверное, неправильно, потому как он мой лучший друг. Мне не хочется снова брать в руки палочки и возвращаться за родную установку. Не хочется выходить на сцену, играть, видеть восторженные лица фанатов и слушать их возбужденные крики. Травма Мэтта одомашнила меня, сделала подобным толстому коту, которого кормят, чешут, всячески ублажают. Зачем шум, когда можно просто посидеть и посмотреть в окно, за которым снег сменился оттепелью, за которым звонкой капелью тают сосульки и начинают радостно петь ненормальные птицы?
Тепло, разливающееся от живота дальше по всему телу, напоминает море во время штиля. Как будто я лежу в его воде, высунув на воздух только лицо, соленые волны мягко покачивают меня туда-сюда, взад-вперед, внушают спокойствие и ненавязчиво ласкают, а солнце нежно целует кожу и оставляет после себя практически незаметный золотистый шлейф.
Мы ведь так давно не были на море. Хорошо бы сорваться когда-нибудь с места, запрыгнуть в тур-автобус и повторить тот безрассудный подвиг, который впервые в жизни мы совершили сразу после окончания школы. Чтобы где-нибудь на полпути закончился бензин, а дорога была пустынна и необитаема. Чтобы мы сидели на песочном берегу и строили кривые замки, рушащиеся от любого дуновения ветра. Чтобы я снова чуть не утонул, а Мэтт вытащил меня на берег и сделал искусственное дыхание. Чтобы мы снова сидели вокруг костра и играли в «правду или желание» без правил, зато с каверзными и коварными вопросами.
Чтобы все снова было легко и просто, а мы были беззаботными подростками, только вступающими на тропу известности и всеобщей любви. Сложно признаться в этом даже себе, но я скучаю и всегда буду скучать по тем временам, когда мы были несмышлеными детьми, хвастающими, кто сколько выпил и выкурил, кто во сколько лег и кто с кем пошел гулять, кто когда потерял девственность и кто какое образование решил получать.
У нас всего этого не было. Вернее, было, но немного не так. Вдвоем с Мэттом мы всегда ограждали себя от слишком близкого общения с другими представителями своей тусовки, были особняком, почти все время проводили вместе. Практически все многочисленные «первые разы» были с ним, а за спиной порой раздавались шепотки, порющие чушь и разносящие про нас сплетни, не имеющие никакого отношения к действительности.
Да, мы не были, как все, но мы этого и не желали. Единственные и неповторимые, талантливые и пробивные, наглые и вызывающие зависть сверстников – все это о нас. Пережившие столько, сколько выпадает на долю немногих. Покорившие множество вершин, влюбившие в себя толпы и продолжающие карабкаться наверх.
А на самом деле просто рассосавшиеся по разным городам, лежащие на диване и не занимающиеся абсолютно ничем. Медленно покрывающиеся пылью и паутиной от бездействия, ржавеющие, теряющие форму и сноровку. Как бы то ни было, мы созданы для бурных оваций и веселых попоек, для трэша, жести и пьяного угара, для отвязного образа жизни и безвылазных месяцев в звукозаписывающих студиях по всему свету. И этого у нас не отнять.
Что-то ненавязчиво стучит в окно, как будто пытается привлечь внимание? Что это?
А это наша жизнь проходит мимо.
Мэтт мерно дышит, видимо, пригревшись и задремав, но у меня сна ни в одном глазу, поэтому скользящим движением пихаю его в плечо и интересуюсь:
- У тебя есть какой-нибудь новый материал?
«Ты совсем пизданулся? – мелкий почерк едва различим. – Я петь не могу и не смогу еще как минимум несколько месяцев».
- Да, да, я все это уже слышал, - давлю очередной зевок. – Только я в жизни не поверю, что тебя в силах остановить какая-то несчастная травма.
Беллз рывком садится, разворачивается всем телом, скрещивает под собой ноги и воззряется на меня, как ботаник – на редкий экземпляр растения, обитающего только в одном месте острова Пасхи. Или как патолог – на очередного больного синдромом Шершевского-Тернера*. На его лице читается презрительная небрежность, и я не могу не улыбнуться, узнав своего Мэтта, неспокойного и неспособного усидеть на одном месте больше двух минут.
«Я поражаюсь твоей проницательности! Конечно, я не страдаю херней, у меня столько набросков, что мы засядем в студии сразу же, как только ко мне вернется голос».
Одобрительно хмыкаю, скупым движением руки выманиваю у него записную книжку, кратко пролистываю, цепляя взглядом строчки. Нужно отметить, что продолжительное бездействие толкает его на воистину великие дела. Хорошо все, что видят глаза, но от одного текста в груди что-то защемляет, как будто кровеносный сосуд оказался зажат между позвонков.
Хотя о чем это я – позвоночника ведь нет в груди.
- «…И мне, быть может, суждено/ Всю жизнь в погоне провести/ Наш яркий звездный свет найти/ Но стоит ли того оно»**? - зачитываю я вслух, стараясь, чтобы голос вдруг предательски не дрогнул.
Удивительно, как творчество порой перекликается с реальной жизнью. Не зря ведь говорят, что жизнь копирует творчество - и наоборот. Нам удалось узреть и сосчитать баснословное количество звезд в разных точках мира, с разных крыш, при разной погоде. Разве что в составе – одинаковом.
Иногда мне кажется, что я смог бы с легкостью преподавать новичкам астрономию, с закрытыми глазами показывать на ночном небосклоне созвездия, тыча пальцем в разные участки неба, писать научные статьи по туманностям и защищать диссертации по радиационному излучению. Конечно, все это выходило бы на довольно низком уровне, но ведь я не ученый – любитель, зато от широкой души и чистого сердца.
Окружающая реальность начинает медленно растворяться, рассеиваться, рассасываться, освобождая место обрывкам нахлынувших воспоминаний. Все они – отличные друг от друга, но все они – об одном. И они не о звездах, каких-то песчинках, крупицах, осколках, консервирующихся в невесомом безвоздушном пространстве в десятках и тысячах световых лет от нашей планеты.
Они о нас.
О нас, росших и становящихся на ноги вместе. О нас, делающих первые шаги, принимающих решения, ошибающихся, оступающихся. Но по-прежнему двигающихся вперед и поддерживающих друг друга, что бы ни случилось, несмотря ни на что, вопреки всему.
Мэтт торопливо вытаскивает блокнот у меня из рук, выдергивая обратно на землю, и поспешно запихивает в карман. Почему-то избегает встречаться со мной взглядом. Зрачки содрогаются, судорожно пульсируют, снова похожие на взволнованные черные дыры, а бледные отблески света собираются в крошечные созвездия и туманности по их ободку, по кайме радужки.
Он помнит. Конечно, он помнит, ведь такое невозможно забыть. Конечно, он будет помнить, и то самое звездное сияние проследует за нами до самой нашей смерти, которая после долгой и счастливой жизни должна случиться в один день. И, конечно, оно стоит того, как бы там ни было.
Я сообщаю ему об этом, а он только кивает и укладывается обратно, словно в попытке спрятать лицо. Может быть, я впервые не имею представления о выражаемых им эмоциях, но они не играют особой роли. Когда угодно, только не сейчас.
Сейчас я зарываюсь пальцами в его волосы, перебираю их размеренными движениями, разве что не чешу за ушком, как любимую собаку, накручиваю прядки на пальцы, пропускаю между ними, ощущая подушечками мягкую и неповторимую текстуру. Беллз прикрывает веки, глубоко вдыхает, выдыхает и успокаивается. Черты его лица разглаживаются, смягчаются, делают его похожим на того оптимистичного, жизнерадостного идиота, сказочного долбоеба, каким я знал его. Да и сейчас знаю – некоторые вещи никогда не меняются, за окном времена года сменяют одно за другим, а люди остаются прежними. И их не исправит уже ничто. И никто.
Благодаря таким людям сохраняется хоть какая-то стабильность. На таких людей всегда можно положиться, даже через многие годы разлуки зная, что они все так же криво улыбаются или, например, в моменты волнений чешут нос. Одно их присутствие успокаивает тогда, когда кажется, что все конечно, они придают сил и стремления идти вперед.
Смог ли я быть там, где сейчас, если бы не Мэтт? Не смог бы. Смог бы я добиться всего того, чего уже добился? Снова нет. Смог бы я с насмешкой смотреть сложностям в лицо, как смотрю сейчас?
Нет.
Мэтт – тот, ради кого я двигаюсь дальше. Ради которого я смеюсь, когда хочется лечь и сдохнуть, ради которого я стараюсь казаться лучше, чем есть на самом деле, ради которого я просыпаюсь каждое утро и проживаю день, выкладываясь по максимуму. Он мой путеводный свет, именно за ним я тянусь дальше, хотя мне совсем это не нужно, благодаря ему я не хочу прятаться в норе и учусь на всех ошибках – своих ли, чужих ли, - попадающихся по ходу дела.
Не знаю, научил ли чему-нибудь его я, но он меня – бесспорно, научил. Всему, что я знаю.
А за окном снова идет дождь, и в так и не закрытую форточку задувают порывы холодного ветра. По нему и не скажешь, что пришла весна, да и пришла ли она вообще? Счет времени благополучно утерян, есть только «сейчас», никаких «когда-то» или «когда-нибудь». Любое происшествие дает нам что-то; вполне вероятно, что в этот раз мы поймем: не нужно цепляться за прошлое, которого никогда не было, или зорко взглядываться в будущее, которого никогда не будет. Смысл состоит лишь в том, чтобы наслаждаться текущим.
Мы так и отрубаемся на диване под звуки стихии, завывания потоков воздуха в темных переулках, под стук разбивающихся о стекла крупных капель воды. Кого волнует, что с утра будет болеть шея? Это будет потом.
А сейчас нам все равно.


*Синдром Шершевского-Тернера - хромосомная болезнь, сопровождающаяся характерными аномалиями физического развития, низкорослостью и половым инфантилизмом.
**«I will be chasing our starlight until the end of my life, I don’t know if it’s worth it anymore» - разумеется, не что иное, как строчка из песни «Starlight» в корявом смехостихотворном переводе вашего покорного слуги, которому не повезло родиться поэтом

 Отправлено: 15.11.11 00:02. Заголовок: Оооой, радуюсь вторн..

Оооой, радуюсь вторнику, как новому году, честное слово
Как всегда отлично. Снова все хорошо, и кажется вот-вот Мэтт уже заговорит и все будет отлично.
И я ведь уверена, что все будет отлично!)

 Отправлено: 15.11.11 00:12. Заголовок: Прекрасная глава! *_..

Прекрасная глава! *____*
Эта ретроспектива так цепляюща - весь тот невероятный путь, пройденный нашими героями. И то, с каким достоинством они преодолевают трудности, как храбро продолжают двигаться вперед, оставляя прошлое в прошлом. Я прослезилась
Спасибо вам, дорогой Just_Emotion ! И удачи вам, сопутствующей и неиссякаемой!

 Отправлено: 15.11.11 01:50. Заголовок: musetdawn, вот-вот з..

musetdawn, вот-вот заговорит, наберитесь терпения, скоро все будет)
halalala, спасибо, за такие слова спасибо, за пожелание спасибо, за все спасибо))

 Отправлено: 18.11.11 13:43. Заголовок: Какая прелесть) Очен..

Какая прелесть) Очень хочется, чтобы всё было хорошо. Две ведь главы осталось, так?

 Отправлено: 18.11.11 16:04. Заголовок: ага, две, хотя стран..

ага, две, хотя страниц еще до одного места. несоответствия такие несоответствия.

 Отправлено: 22.11.11 00:01. Заголовок: я не знаю, за что вы..

Оффтоп: я не знаю, за что вы все так меня любите. любить нужно того, кто это писал. я тоже буду его любить.
потому что это писал не я.


24.
Мы так и не сделали ни одной попытки сесть и цивилизованно все обсудить, расставить наконец точки, запятые и многоточия, провести работу над ошибками, прояснить неточности и разобраться в собственных чувствах. Не знаю, чего мы ждем – наверное, того, что все само собой устаканится и вновь вернется на свои места, но этого не случится. Никогда.
А каждый – сам пиздец своей судьбы. И у нас есть полное право разбить свои на осколки, возврату и восстановлению не подлежащие. Всем плевать, покончим мы с проблемами радикально – самоубийством или пожизненным заключением в психиатрической лечебнице – или будем жить и процветать дальше, творя великие дела и учась на своих ошибках.
Но лично мне – не плевать.
Я не хочу, чтобы через десять лет Мэтт пронзительно посмотрел мне в глаза и заявил: «Ты испортил всю мою жизнь». Не хочу, чтобы он сложил крылья и камнем метнулся вниз, к земле, от которой столько лет всеми силами пытался оторваться, преодолевая все законы всемирного тяготения. Не хочу, чтобы потянул за собой меня.
Как он не может понять? Мы повязаны. Скованы одной цепью, переплелись, срослись всеми сосудами и сухожилиями, его суставы – мои, мои связки – его, и наоборот. Если пытаться нас разделить, во все стороны брызнет циркулирующая под давлением кровь, и в одночасье мы станем неполноценными. Половинчатыми: у каждого по одной руке, по одной ноге.
Если мы позволим операции пройти успешно, у нас не останется ни единого шанса срастись вновь.
Мне будет проще увести его с собой, наверх, еще выше. Сил и стремления хватит на двоих, от него требуются лишь согласие и расслабленность, спокойствие, готовность. Пусть он пристегнется покрепче и настроится на нужную волну, а дальше я все сделаю сам.
Но для того, чтобы вразумить и убедить Беллза, нужно стальное упорство. Я должен посадить его рядом с собой и толкнуть достойную Голливуда речь, в которой будут фигурировать честь, достоинство, уважение, любовь, дружба, вражда, соперничество, благосклонность, всепрощение, снисхождение и все в этом духе. В любом порядке.
И мне страшно. Порой мне бывает страшно даже просто вздохнуть, чтобы нечаянно не сдуть призрачный каркас выстраивающегося доверия. Этот процесс напоминает процесс плетения пауком паутины: сначала строится скелет, основная конструкция, следом на нее натягиваются более тонкие нити, заполняя пустое пространство, вырисовывая затейливый узор, укрепляя, уплотняя и упрочняя постройку. Если влезть в нее раньше времени, нарушить ход, все сломается. Все усилия будут потрачены впустую.
Мэтт только начал приходить в себя. Иной раз я боюсь подойти к нему, чтобы не напугать. Он выглядит как никогда хрупким и забитым, забытым, впечатления от недавно пережитого только начинают меркнуть, блекнуть, он сам весь – уязвимая куколка, которая находится только на полпути к становлению бабочкой. И я никогда себе не прощу, если в самый ответственный момент сломаю ее.
Поэтому я избираю тактику ожидания. Внимательно наблюдаю, слежу, отслеживаю изменения, делаю пометки в мысленном блокноте. Как искусный радар, улавливаю кивки головой и незаметные улыбки, цвет глаз и выражения лица. Они по-прежнему очень робкие и стеснительные, но каждая деталь дополняет общую картину, прорисовывает штрихи, вырисовывает подробности. Видимо, во мне умер художник, но мне удается подметить даже движение бровью, выказывающее недоумение или недовольство.
И начинает казаться, что любое механическое вмешательство извне неотвратимо повлияет на процесс заживления ран. Что тонкая оболочка, за которой Беллз скрывается от меня и прячется от остального мира, в конце концов треснет по швам и осыплется на землю бесполезной шелухой, обнажив пульсирующее нутро, подверженную повреждениям сердцевину, в которой заключен весь его смысл. А я не нейрохирург, не программист, не механик, способный проводить операции на открытых органах и настраивать незамкнутые системы.
Ожидание дается легко нам обоим. Мы не давим друг на друга, не требуем объяснений; эта стратегия оказывается куда лучшим вариантом, чем бессмысленная безмолвная война. Пусть все наши контакты сведены к минимуму – это выносить гораздо проще, чем немую ненависть и горящие взгляды. Я то и дело замечаю адресованные мне улыбки и улыбаюсь в ответ.
Мы почти совсем перестали общаться. Мэтт с головой ушел в работу, круглые сутки он сидит с гитарой в обнимку и блокнотом в руках, в котором то и дело делает какие-то пометки. Несвязные мелодии, которые он наигрывает, становятся саундтреком если не наших жизней, то определенных их периодов, в данный конкретный момент текущих плоско, серо и размеренно. Звуки сплетаются в узоры, тонкой вязью ложатся на стены, покрывая их слоями – один на другой, громко звенят в разреженном воздухе, нагнетают атмосферу и в конечном итоге взрываются, лопаются, как пустые желатиновые капсулы или мыльные пузыри, фейерверками разлетаются в разные стороны и еще некоторое время дрожат, дребезжат под потолком, постепенно затихая.
Каждый раз мотивы разные. Иногда – непонятные, неуловимые, слишком быстрые, торопливые, поспешные, немелодичные. Они звучат отрывистыми аккордами, сосуществуют в дисгармонии, пребывают в диссонансе, словно беспрестанно ссорятся друг с другом. В такие моменты я понимаю, что Беллз чем-то озабочен, расстроен, рассержен; его плечи дрожат от напряжения, он внимательно вглядывается в записи и с жаром черкает в них ручкой. И лучше его не беспокоить.
А иногда эти напевы мягкие, лиричные, переливчатые, журчащие, как неглубокий лесной ручей. Ноты плавно перетекают друг в друга, образуют цепочки разной длины и проникают в стены, в оконные стекла, в железобетонные каркасы, катаются по всем поверхностям легкими волнами, резонируют и незаметно затихают.
Когда это случается, я сижу где-нибудь в углу и не отвлекаю гения от работы, непроизвольно пытаясь нащупать ритм. В первую очередь я – барабанщик, скучающий и жаждущий работать, и этого у меня не отнимешь.
Но сегодня все идет не так. Творческий процесс не задался с самого начала. Мэтт то и дело нервно покусывает кончик большого пальца, постоянно черкает в записях, периодически вздыхает и прикрывает глаза, будто бы пытается успокоить внезапно расшалившиеся нервишки Он подкручивает колки на гитаре, стремится изменить звук и заставить инструмент подчиняться, звучать иначе, но терпит поражение по всем фронтам. Первая попытка проваливается, неудачей оборачивается вторая, после третьей Мэтт откладывает гитару в сторону и прячет лицо в ладони. Сидит так некоторое время, сгорбленные плечи и сутулая спина начинают вызывать беспокойство, но тут Беллз вскакивает и хватает гитару за гриф.
Тяжелый инструмент отправляется точно в стену. Струны издают резкий, неровный, протяжный, протестующий гул, раздается громкий треск дерева, во все стороны разлетаются мелкие щепки, покрытые лаком. Я в ужасе смотрю на маленькую фигурку, выглядящую в своем гневе необычайно воинственно, и не могу осмелиться даже протянуть руку, опасаясь стать следующим.
Мэтт же дышит так тяжело, жадно, точно до этой секунды не знал, как это делается. Он смотрит на конечный результат широко распахнутыми глазами, его пальцы сжимаются в кулаки и быстро разжимаются, словно хотят сомкнуться на чьем-нибудь горле.
Почти слышу, как в изуродованной глотке клокочет злость. На что?
Черт, да какая разница? Если сейчас я не вмешаюсь, приступ ярости сначала высосет из него все соки, а потом безжалостно разорвет жалкие остатки на части.
Преодолеваю разделяющее нас расстояние в два шага, привлекаю Мэтта к себе. Осторожно, но вместе с тем крепко обнимаю щуплое тельце, и на какое-то время оно затихает, перестает биться и трепыхаться. Кажется, Беллз затаился и выжидает, усыпляет мою бдительность, чтобы напасть исподтишка. Он неритмично сопит куда-то в мою шею, неровно и торопливо, как будто опаздывает на поезд. Осторожно глажу его спину - сошедшее с ума сердце бьется в мою ладонь. Собственное подпевает, подчиняется и делает попытку подстроиться под такт.
Но ничуть не менее неожиданно Мэтт вырывается из моей хватки, с силой отталкивает и вновь падает на диван. В этот раз он откидывается на спинку, пальцы правой руки сжимаются на подлокотнике, левой – зарываются в волосы, устраивая хаос на и без того лохматом затылке. Какая-то часть меня хочет спрятать голову в песок, прорыть подземный ход и выбраться на свободу на другом конце света, а потом по-тихому убежать еще дальше, другая же требует, чтобы я подошел, сел рядом и вкрадчиво поинтересовался, какого хрена здесь происходит.
Разумеется, побеждает вторая сторона. Не рискую опускаться рядом – вместо этого присаживаюсь перед ним на корточки, сохраняя видимость покорности, полного подчинения. Смотрю на него снизу вверх, а он воззряется на меня усталыми, запавшими глазницами, почти черными и пустыми. Каждый сеанс выпуска наболевшего только изматывает и без того подорванное психическое состояние, он неумолимо слабеет, но при этом не восполняет запасы «горючего». Такими темпами надолго его не хватит.
Рано или поздно мы оба окажемся в госпитале с одинаковым диагнозом – «нервный срыв».
Главное – сохранять спокойствие. В этой квартире во что бы то ни стало должен остаться хотя бы один полностью вменяемый человек.
- Мэтт? – я зову почти шепотом, но Беллз реагирует, мутный взгляд проясняется и приобретает осмысленное выражение. – Что с тобой?
Он медлит. Чего-то ждет, глядя в окно, за которым непроглядные сумерки обволакивают дворы и заполняют, как герметичная монтажная пена – оконные рамы, все щели. Потом вздыхает, берет блокнот и пишет. Пишет он долго. Фразы выстраиваются одна за другой на тесном клочке пространства, заполняя все пробелы, точно фигурки в тетрисе, свободного места почти не остается. Можно проследить, как почерк, в начале предложения ровный и спокойный, с середины начинает косить в сторону, а ближе к точке и вовсе принимается бессистемно прыгать и напоминать скачки кардиограммы.
«Я не могу, - гласит послание. – Больше – нет. Мне надоело строить из себя вечно оптимистичного придурка, мне надоело делать вид, что искореженное горло совсем меня не волнует. Блять, да я заебался общаться с тобой при помощи ручки и бумаги! Я хочу выйти в свет. Я хочу говорить до потери сознания, пока от нехватки кислорода в крови не начнет кружиться голова, я хочу обсудить все возможное с первым попавшимся человеком, я хочу петь собственные песни на сцене и напевать попсовую муть, привязывающуюся так некстати, в душе. Я хочу почувствовать себя полноценным. Нормальным. Но тебе этого не понять».
Я не поднимаю голову, потому что не хочу сталкиваться с осуждающе вздернутым носом и обиженно опущенными уголками губ. Просто мне и правда не дано его понять, здесь уже ничего не поделаешь. Природа наградила меня куда большим количеством самообладания и здравого рассудка, может быть, именно поэтому мне хватало ума вовремя заканчивать все свои многочисленные шалости в тот момент, когда всем еще весело. Как на пьянке: после первой бутылки хорошо, но ни в коем случае нельзя идти за второй, чтобы стало еще лучше, потому что лучше – никогда не станет.
И тут я делаю то, чего ни в коем случае нельзя было делать. Я говорю:
- Ты прав: не понять. Мне все еще хватает мозгов не лезть на рожон и не испытывать судьбу. Но давай, если тебе станет легче, вини меня за то, что я цел и невредим!
И понимаю, что сморозил откровенную глупость, только после того, как он подрывается с места и вихрем уносится на кухню, разве что не пробивая на своем пути стены. Хватаю блокнот и бросаюсь следом, за доли секунды выстраивая в голове возможный план действий. Но, как назло, ничего не идет на ум.
Мэтт показательно задирает острый подбородок, скрещенные на груди руки – оборонительная позиция, показывающая, что он закрылся от внешнего мира и информации, и во всем образе сквозит горькая обида, не исчезавшая никогда, лишь засыпающая на краткие периоды.
Я с радостью обменяю собственное умение в самый неподходящий момент бить по болевым точкам на что-нибудь полезное. На новые связки для Беллза, например.
Хватит с нас непрекращающихся баталий.
- Черт, Мэтт, - бормочу я и сам удивляюсь неизвестно откуда взявшимся интонациям забитого ребенка, - ну прости, я снова говорю раньше, чем думаю, конечно, я не понимаю тебя, но это не из-за того, что я не хочу! Просто тебе повезло немного меньше, чем мне, вот и все.
Следующее за этим ощущение не похоже на рентген – скорее всего, именно это и чувствуют сказочные персонажи, когда сквозь них по рассеянности своей проходят привидения: холод и вонзающиеся в кожу иголочки. Волосы на загривке становятся дыбом, а кожа покрывается мурашками, как будто на меня опрокинули ведро ледяной воды.
Беллз смеряет меня испытующим взглядом. Он прищуривается, как бы подслеповато, а налет невысказанного собирается тонким слоем на полу, поднимается ядовитым плющом по стенам, дикой лианой оплетает потолок, пробивая толстый слой штукатурки и опутывая электрические провода, подобно эпидемии, улица за улицей захватывающей город. Возникает стойкое ощущение, что в следующую секунду произойдет непоправимое, уже столько раз случавшееся на этой кухне, и грозовые тучи собираются где-то на изнаночной стороне моих век, перекрывая навеки выжженный образ угловатого и нелепого подростка с мышиным профилем, залихватски вздернутым носом и волосами до плеч, купающегося в теплых солнечных лучах, курящего на пристани и принимающего самое важное в своей жизни решение.
Судьбоносные ходы и приемы, по кирпичику мостящие желтую мостовую нашего (светлого) будущего, – визитная карточка этого места, главный гвоздь программы, безымянного бенефиса двух идиотов, которых ошибки ничему не учат. Если бы эти стены были способны говорить, они могли бы прочитать нам курс лекций на разные темы, несущие в себе, однако, один смысл: спать с лучшими друзьями – плохо.
Один срыв тянет за собой целую вереницу неожиданных последствий, хрестоматийных сложностей и медицинских осложнений, затягивает в вязкую трясину, приводит к неожиданному исходу или же заводит в тупик.
Неожиданных исходов у нас быть не может. Мы и так в тупике.
А дальше-то куда?
Но не происходит ровным счетом ничего. Мэтт не бьет меня по лицу и не рассыпается прахом – он просто стоит, скрестив перед собой руки, и пристально вглядывается в каждую черточку моего лица, пытается прочесть мои мысли, заставить их ровными строками скользить по моему лбу, но тщетно. Уголок его рта неравномерно подрагивает – может быть, он пытается сдержать беззвучный крик; может, не хочет расплакаться, а может, без боя сдается в плен нервному тику. А я этим (бес)полезным приобретением так и не обзавелся, просто поразительно.
- Мэтт, - снова начинаю я, хотя сам не знаю, что собираюсь сказать. Будем действовать радикально и идти на пролом. – Мэтт, прости. Ты знаешь: я бы очень хотел тебя понять – но не могу. Давай мы сядем и спокойно все обсудим? Ты расскажешь мне, поделишься впечатлениями и ощущениями?
Беллз бесцеремонно выдергивает блокнот и строчит с безумной сверхзвуковой скоростью. Интересно, сколько записных книжек мы успели извести за короткий период проживания в одной квартире, начавшийся в момент получения им травмы? Я не в курсе, откуда он их берет и куда они, закончившись, пропадают, и ни разу не участвовал в пополнении запасов. Закупился ими с самого начала, зная, что реабилитация обречена затянуться?
«Значит, ты хочешь знать, - гласит запись. Активно киваю, как послушная собачка, и даже не ежусь от пронзающего насквозь взгляда. – Все с самого начала? – еще один кивок. – Тогда ладно».
И он останавливается. Прекращает писать, опускает руки и поднимает голову, внимательно уставившись на меня. Это новый способ передачи информации такой? Телепатический? Тогда почему я ничего не слышу? Потому что не постиг нужного уровня просветления, не познал дзен? Не развил навыки воображения и пространственного мышления?
А может, простая разгадка кроется в том, что я еще не окончательно двинулся крышей?
- Ну? – терпеливо подбадриваю я, слегка разочарованный.
Мэтт черкает еще одну фразу: «Меня немного напрягает сложившаяся ситуация».
В ней сокрыт такой глубинный и, несомненно, очень философский смысл, подобно сквозняку продувающий мою поясницу, что хочется упасть на пол и зайтись истеричным смехом. Он это серьезно? Нет, правда, что ли? Это блядских полгода спустя, когда все более-менее пришло в норму, он мне заявляет, что сложившаяся ситуация «немного его напрягает»? Так я хочу разочаровать тебя, мой дорогой и сказочный кретин, и сообщить, что ты немного опоздал. Самую малость, как в школе, когда ты, живя всего в десяти минутах пешком, почти каждый день являлся с почти получасовым опозданием и из-за этого пропускал первый урок. Хрен знает, в каких ты своих измерениях там обитаешь, в каких облаках витаешь, но если ты начал по-настоящему беспокоиться только сейчас, то я даже и не знаю, что было до этого. Разогрев? Разминка? Аперитив, призванный нагнать аппетит?
Что?
А Мэтт все чего-то ждет. Наверное, манны небесной, которая прольется вином из рога изобилия на наши головы, благословит и дальше творить какую-то несусветную херню и горя не знать. Или явления всех четырех всадников Апокалипсиса – это было бы самой эпичной концовкой из всех возможных: две заплутавшие души, а вернее – два грешника, с разинутыми ртами смотрят на то, как какие-то облезлые типы по очереди бесполезными грудами ссыпаются со своих полуобглоданных лошадок и, по пути собирая самих себя по истлевшей косточке, неторопливо подбираются к нам, чтобы забрать сначала в Чистилище, а потом – и в самый Ад.

 Отправлено: 22.11.11 00:01. Заголовок: Надеюсь, хотя бы там..

Надеюсь, хотя бы там будет потеплее, чем здесь. И какой только долбоклюй постоянно открывает нараспашку все окна?
Очевидно, Мэтт обезоружен моей безразличной реакцией. Даже, скорее, разочарован. А ты чего хотел, магии и фейерверков?
- Открыл Колумб Америку, - вполголоса бормочу я, стараясь не рассмеяться, но тут же напускаю на лицо серьезное выражение. Половина успеха – это признать, что существует проблема. – Хорошо, давай поговорим на эту тему. Аргумент от тебя, аргумент от меня. Я начну, - мнусь в поисках подходящих речей. – Меня напрягает, что ты очухался только спустя много месяцев, минувших с первого раза, при этом допустил еще один и теперь чего-то от меня хочешь.
Беллз же за красным словцом в карман не лезет. Не моргнув глазом, он парирует:
«Меня напрягает, что ты мой лучший друг».
Бинго, точное попадание. Один-один, играем дальше.
- Меня напрягает, что ты ведешь себя, как оскорбленная школьница, и закатываешь молчаливые забастовки, не поясняя при этом своих действий.
«Меня напрягает, что ты так просто к этому относишься».
Да я просто уже успел с этим справиться. Нужно повысить оклад своему внутреннему голосу: из него вышел отличный психолог.
- Меня напрягает, что ты не хочешь идти на контакт, - упираю руки в бока, чувствуя нарастающую уверенность в своих действиях, и почему-то невольно представляю себя в розовых бигуди, розовом фартуке и со скалкой в одной руке и сковородкой – в другой. Передергивает. – Но раз уж мы затеяли это дело, можем разом все для себя прояснить.
Еще аргументы? Давай, не стесняйся, я выдержу любую правду, какой бы жестокой она ни была.
Требовательность, лучащаяся из глаз цвета сапфира идеальной огранки, резким рывком сменяется забитостью. Беллз отводит взгляд немного в сторону, при этом не упуская меня из поля зрения, и возникает желание стиснуть эфемерный скелет, обтянутый тонкой кожей, в объятиях, чтобы ему было тепло, спокойно и уютно. Но хрена с два я отступлю или сверну с единственно верного пути, когда мы только-только вышли к сути проблемы.
«Хочешь правды? Будет тебе правда. Когда я созрею, - уклончиво отвечает Мэтт, но не останавливается на этом, распыляя завесу тайны. – Есть что-то такое, чего тебе не понять. И это что-то сидит во мне. Глубоко. Понимаешь?»
Как два пальца об асфальт.
За годы общения с ним я научился понимать любой иностранный язык за пять минут.
«И оно грызет меня. Изводит, - продолжает дива, переворачивает блокнот другой стороной и вырисовывает слова на свежей белоснежной поверхности. – Не дает спокойно жить и заставляет совершать странные поступки. Такие, как… ну ты понял».
- Как трахаться с лучшим другом? – наивно хлопаю ресницами, а он отшатывается от меня, как от прокаженного, и разве что не закрывает в ужасе рот узловатыми ручками. – Что? Давай называть вещи своими именами! В конце концов, мы взрослые люди, тебе, на всякий случай, двадцать семь лет! Пора жениться и заводить детей, а ты боишься сказать слово «трахаться»? Тогда на какой серьезный разговор я рассчитываю? Как ты вообще дожил до такого почтенного возраста, святая ты невинность? С тобой никакой каши не сваришь!
Мне нравится подстегивать его, однако еще больше мне нравится, что ненависть, раздражение, бессильная злость – все они не зарождаются у основания позвоночника и не расползаются отравой по венам. Наверное, у моих негативных чувств вышел срок годности, выветрилась концентрация; позитивные же эмоции, как дорогой коньяк, с течением времени стали только лучше.
Мэтт покупается, но это дается ему дорогой ценой. Напускное спокойствие в одночасье слетает, обнажая все того же субтильного подростка, на долю которого в детстве выпало слишком много страданий от надуманных проблем. Он не отрывает от меня взгляда огромных оленьих глаз и нервно облизывает губы, а пальцы, сжимающие в руках ручку и блокнот, незаметно подрагивают. Кажется, мы добираемся до сути. До источника проблемы, о котором он всеми силами старался не думать, до боли, которую он запихивал глубоко, скрывал от посторонних любопытных носов, давил в себе и стремился забыть. Чувства с течением времени притуплялись, не так упорно изводили его, но единственно верный способ лечения – это проломить толстую стену сейфа, в котором заключены все беснующиеся демоны, и заставить его пропустить всех их через себя. Выпустить затаенное со слезами, криками или крушением мебели, а потом отпустить, как джинна из бутылки. Только тогда они больше не вернутся обратно.
«Я не знаю, что это со мной, - строчит Мэтт, которого, очевидно, все-таки прорвало, и впервые в его письменах я вижу не сарказм и иронию, а обыкновенные человеческие слезы, чистые и прозрачные, оттого и невидимые. – Я не знаю, что это у меня. Оно как рак, знаешь? Зарождается где-то в одном месте и постепенно разрастается, распространяется по телу, проникает метастазами в каждый орган, который попадается ему на пути. И его не извлечь, не убить ни химиотерапией, ни радиационным облучением, ни хирургическим вмешательством. Я чувствую то, чего не чувствовал никогда раньше, это болезненно. И это ты во всем виноват».
Руки, которыми я уже было собрался привлечь Мэтта и прижать к себе покрепче, невольно опускаются. В чем это он меня обвиняет? В чем-то несуществующем, не понятном даже ему? В чем-то, к чему я тем более не могу иметь отношения?
- Погоди, - торможу я, - давай поподробнее. Ты утверждаешь, что я порождаю в тебе какие-то… кгхм… чувства, так сказать, которые изводят тебя и не дают жить? – он кивает. – И что мы собираемся с ними делать?
Беллз пожимает плечами, которые трясутся, как в лихорадке. Если у него приступ, я даже не знаю, где в этой квартире аптечка и существует ли она в природе вообще. Я зря затронул эту тему? Или все же не зря?
Ну почему, почему у меня каждый раз оказывается кишка тонка довести его до кондиции, до конца, за которым последует безмерное облегчение? Почему мне всегда становится стыдно, горько, и я прекращаю нападки, призванные на службу доброго дела?
Почему я не могу одолеть его даже в этой схватке?
«Ты можешь смеяться, сколько тебе вздумается, - говорит Беллз, и я воспринимаю это как угрозу. – Давай же, ты так любишь высмеивать меня и моих тараканов, вперед, я разрешаю и не ставлю тебе палки в колеса! Только знаешь, что? Я никогда тебе этого не прощу. Никогда».
На этот раз в стену летит блокнот. Он сталкивается с твердой поверхностью не так зрелищно, как гитара, но я готов поклясться, что в месте встречи конструкции из тонких бумажных листков, скрепленных металлической спиралью, и железобетонной опоры осталась вмятина – с такой силой записная книжка была пущена бывалой рукой.
Если от ненависти до любви – один шаг, а также наоборот, то только что я выявил еще одну весьма занятную закономерность: от готовности расплакаться до кипящей ярости – и того меньше.
Не могу понять, как меня еще не разразила молния прямо на этом месте. Высокие скулы, словно обтянутые пергаментом, неравномерно покрываются яркими пятнами, между бровей и в уголках губ залегают глубокие складки, Беллз как будто в один момент повзрослел лет на десять, а то и на все двадцать, возмужал, осмелел. Перемены не пугают – радуют, могущественная сторона, на которой и держится все его существо, внутренний стержень, если угодно, поднимает голову и проглядывает сквозь расползающуюся по нитке маску кроткой овечки, которой волком назовешься – и она поверит и покорно отправится за тобой хоть на самый край света.
Ручка переламывается пополам прямо в тонких руках, подчиняясь одному только воздействию длинных музыкальных пальцев. С громким треском и последующим стуком две неравноправные половинки падают на деревянный пол, а из ястребиных очертаний носа разве что не вырываются клубы пара вперемешку с огненными струями. Почти слышу, как в гениальной голове крутятся несмазанные, медленно ржавеющие шестеренки, принимают решения, побуждают Беллза к действию, но почему-то он медлит. Дает мне свободу выбора или драгоценные секунды на поиски надежного убежища, в котором извержение вулкана не страшно и ядерный взрыв ни по чем.
Но действую я иначе.
Мэтт почти отключается от перепада напряжения, когда я осторожно обнимаю его, сначала аккуратно касаясь плеч пальцами, а потом сокращая дистанцию и бережно прижимая к себе, как любимую фарфоровую куклу. Он расслабляется, едва не ломается от волнами исходящего от меня спокойствия, а я сцепляю руки в замок за его спиной и шепчу в чувствительное ухо:
- Заткнись, придурок, успокойся. Закрой рот, замолчи, - Беллз конвульсивно содрогается, но я тут же успокаивающе выдыхаю. – Не обращай внимания, это просто образное выражение такое.
Через несколько минут – или, возможно, часов – он кладет ладони на мои бедра, примеряется, потом обвивает талию и соединяет руки захватом. Мы стоим среди кухни, обнявшись и чувствуя себя последними людьми на планете, а где-то за окном приветливо мигают фонари и на деревьях набухают почки. На небе сияют звезды, неисчислимые множества звезд, но они никуда не денутся, мы сосчитаем их позже. Когда заклепаем и заштопаем рвущуюся связь.
Банальное спокойствие сменяется полным умиротворением, которое рангом повыше, а там - и умеренной радостью, облегчением. Хотя бы одно выяснение отношений мы закончим так, как и подобает взрослым людям – полной гармонией, осознанием просчетов и дальнейшим перемирием. Молодец, Доминик, работаешь над собой, исправляешься, не наступаешь на те же грабли, учишься набрасывать узду на буйный нрав.
Можно собой гордиться.
Но Мэтт собой гордиться явно не собирается. Он глубоко вдыхает и вдруг начинает брыкаться, вырываться, отталкивать меня, разрывая все контакты. Даже не догадываюсь, что долбануло ему в темечко на этот раз, но он явно не хочет прикасаться ко мне и показывать свои слабости, что, в общем-то, вполне нормально, потому как все мы – люди, человеки, ранимые, слабые, подверженные смене настроений, такие разные, но из-за этого – такие одинаковые. В местах разрывов обозначаются маленькие язвочки, горящие, словно ожоги, и я до последнего пытаюсь его задержать, завершить теплообмен, перенять все его тепло и отдать взамен все свое, чтобы восполнить потерю, однако терплю поражение. Беллз не хочет идти на контакт.
За этот вечер – да что там, за последний час – его расположение успело скакнуть от слабости к ненависти, потом перейти к раскаянию и обратиться бешенством в самом странном его проявлении. Он вырвался из захвата моих цепких рук и теперь стоит напротив, не сдвигаясь с места, и опять чего-то ждет.
Ну почему в наших отношениях первый шаг всегда должен делать я?
Хотя ладно, я не возражаю.
Хватаю Мэтта за плечи и рывком привлекаю к себе, накрываю его губы своими и тут же кусаю, заставляя беспрекословно подчиняться. Он беззвучно мычит – на коже остается протестующая вибрация, пробирается под верхний слой эпителия и рассасывается в крови вместе с кислородом, и он кусает в ответ, требуя отпустить. Упирается ладонями в мою грудь и пытается отстраниться, но куда там – ему никогда не справиться со мной в схватке один на один, покуда я жив-здоров, так что и сейчас он отправляется в негласный нокаут и вынужденно капитулирует.
Целовать сопротивляющийся рот, напряженный, противостоящий изо всех сил, тяжело, но сражение подстегивает, хочется преодолеть преграды, сломать все препятствия и получить главный приз. Руки резво перебираются на его шею, ложатся на затылок, привлекают к себе и не отпускают, чтобы не вырвался. Беллз трепыхается в моих объятиях, как перепугавшаяся змея; ну же, пусти меня, сдайся, ты ведь так этого хочешь! Столько раз по собственной инициативе на меня забирался, а теперь строишь из себя недотрогу?
- Прекрати мудачить, Беллз, - шипящим шепотом требую я в поцелуй, и долго он не выдерживает.
В следующий момент он прижимается ко мне с таким пылом, что воздух со свистом покидает легкие и отправляется путешествовать в куда более интересные местности. Я чуть ли не падаю, преодолевая внезапно исчезнувшее сопротивление; нас спасает только стена, на которую Мэтт облокачивается спиной, разве что не пищит сдавленно, стоит мне навалиться сверху, припереть его к ней, распластать. Мои горячие пальцы забираются под его майку, стискивают бедра; мышцы перекатываются под пластичной кожей. В ответ.
Так вот, значит, какую мы избрали тактику выпуска пара?
Я согласен.
Крышу сносит почти сразу. Исступленно кусаю его шею, вернее, ее уцелевшую половину, радуясь по новой открывшимся территориям, а он судорожно дышит, и его пальцы сжимаются в моих волосах, тянут, призывая не останавливаться; Мэтт трется о меня, и вырабатывающееся электричество разбегается по телу, прошивая нитями напряженного удовольствия от копчика до основания черепа; его не под силу остановить даже природному сопротивлению кожи, где-то на кончиках ресниц с громким треском взрываются сиреневатые искры. Моя футболка улетает ко всем чертям куда-то в самый коридор, он выгибается навстречу ненасытным губам, терзающим ключицы, еще четче обозначившимся в последнее время, беззвучно стонет. Я почти уверен, что выдыхает мое имя.
Температура в комнате подскакивает на пару сотен градусов и стекает по шее каплей пота. Наверное, выгорающий вместе с захваченным в заложники гемоглобином кислород делает свое дело, но так кстати забытое окно, распахнутое настежь, позволяет не задохнуться в первые секунды этого помешательства и пропустить все самое интересное. Морозный воздух, все еще сохраняющий колючие осколки зимнего дыхания, охлаждает взмокшую кожу, с наслаждением облизывает ее, и возникающий контраст наносит оглушительный удар по всем органам чувств в отдельности и всему восприятию – в целом.
А мы тремся языками, едва ли не завязываясь ими в морские узлы, Мэтт впивается ногтями в мою поясницу, оставляет глубокие борозды, кратеры и месяцеобразные впадины, я покрываю его шею и грудь целой плеядой укусов. Трудно, практически невозможно найти место, свободное от отпечатков зубов и зловеще синеющих пятен. Ими покрыта вся поверхность тела, отмечена, как клеймом, они так и кричат: «Мое, мое, мое!»
Потому что это – мое.
Судя по покорности и желанию, Беллз согласен с этим утверждением: он ни разу не сделал попытку меня остановить, ни разу не попросил поумерить пыл, ни разу не попытался скрыть «боевые контузии», появившиеся в ходе наших, бесспорно, неповторимых, конструктивных и производительных выяснений отношений. Он и раньше понимал это, но недавно, по всей видимости, осознал и принял окончательно.
От нарастающего давления в джинсах становится невыносимо тесно. И не только в моих.
Говорят, что дважды в одну и ту же реку войти нельзя, и это верно. Но вляпаться в то же самое дерьмо – да запросто. Достаточно только поскользнуться, принять неверный курс, немного сместиться с оси координат, оступиться – и вуаля: оказываешься в такой жопе, в которой всем вокруг и самому себе поклялся больше никогда не оказываться.
Тогда какого черта мы делаем в данный конкретный момент?
Именно - грациозно все херим и кладем на данные обещания гигантский девятидюймовый болт.
Поэтому, собрав в кулак остатки силы воли, я отрываюсь от Мэтта и торопливо моргаю, чтобы стряхнуть застлавшую глаза пелену. Он по инерции тянется следом за моими губами, но потом застывает в недоумении. Пропитавшаяся потом прядка липнет к его лбу, глаза лихорадочно блестят, напоминая даже не фонари, а целые стадионные прожекторы, и пальцы судорожно впиваются в мою спину, боясь отпустить.
Мы оба дышим тяжело, несинхронно, неритмично, не в унисон; когда вдыхает он – выдыхаю я, когда выдыхает он – я вдыхаю. Теплое дыхание конденсируется на воспаленной коже и собирается микроскопическими капельками. Искусанные губы насыщенного вишневого оттенка манят приложиться к ним вновь и никогда больше не отвлекаться, забыться и остаться навсегда, но мне все же удается прохрипеть:
- Мэтт, не надо, - он вопросительно вздергивает бровь. Почему-то в этом жесте усматривается издевка, а я чувствую себя слабовольной бестолочью, не способной доводить начатое до конца. – Именно это почти разрушило нашу дружбу, именно из-за этого у нас было столько проблем, именно из-за этого мы перестали понимать друг друга. Нам нужно остановиться прямо сейчас и не усугублять ситуацию еще больше.
Сначала кажется, что он внимательно прислушивается к моим словам. Не представляю, как выкипающему от возбуждения мозгу удалось породить настолько длинную, сложную и, что странно, связную фразу, но, похоже, она возымела эффект.
Стоит так, что больно.
Мэтт покорно опускает руки…
Почему-то становится пусто.
…и кладет их на ремень моих джинсов.
Металлическая пряжка призывно, задорно позванивает, подчиняясь умелым, опытным, натренированным пальцам. Вжикает «молния», пуговица с готовностью выскакивает из петли. Напряжение немного спадает и становится почти выносимым.
Мэтт облизывает блядские красные губы, привлекая, безраздельно притягивая к ним все мое внимание, и они беззвучно складываются в такое ненормальное, аморальное, неправильное, нечестное… необыкновенное, неприличное, непристойное, но отчетливое «трахни меня». Черные, непрозрачные, непроницаемые зрачки добавляют «прямо здесь и прямо сейчас», а ловкой лаской пробирающаяся в джинсы ладонь – «сильно, жестко и грубо».
Сопротивление сломлено.
Жалкие останки самообладания пылью развеяны по ветру.
Он подчиняет меня, зомбирует, лишает воли, превращает в своего верного раба - в очередной раз. Теперь мышка откровенно смеется, издевается над кошкой, загнав ее в ловушку, заставляет нервы натягиваться до звенящего предела. Он знает, чего хочет, и знает, что получит все, чего хочет – стоит даже не потребовать, а всего лишь попросить. Мученик принуждает мучителя, слуга приказывает господину – как это просто для него, как это сложно для меня.
К черту.
И жестом «я буду драть тебя прямо на этом месте так, что у тебя отрастут новые связки и прорежется голос», я одним движением сдергиваю с него джинсы.
Они уносятся туда же, куда несколькими минутами – а может, и часами – раньше удалилась и моя футболка. Мэтт с готовностью запрыгивает на меня, стискивает коленями изувеченные его же ногтями бедра, скрещивает за спиной ноги и стискивает челюсти, когда я не вхожу – буквально вторгаюсь, так, как он и хотел: беспардонно, без спроса, без оправданий и сожалений, без стыда и осторожности. Он по-прежнему такой тесный, что почти саднит, обжигающее тепло плотно обхватывает, обволакивает, но двигаться становится немного проще. Первые несколько движений – почти неощутимые, примеряющиеся, слабые, мягкие, ничего не значащие. Беллз с готовностью прикрывает глаза, а я вгрызаюсь зубами в его плечо, перекрывая уже отчетливо проявившиеся метки новыми. Непонятно, от чего кричать хочется больше – от пустого и бессмысленного ликования, от этого ощущения судорожного сокращения тугих мышц или от того, что я чувствую себя последним мудком. Он сохраняет молчание, тишину прорезают только звуки с улицы и два неровных, сиплых, свистящих дыхания, сливающихся в одно.
Мои собственные джинсы, которые мы так и не потрудились снять, с каждым толчком сползают все ниже, собираются гармошкой у самых щиколоток, сковывают движения. Чтобы удержать равновесие, приходится навалиться, прижать Мэтта к стене – его сердце оказывается в моей грудной клетке и вступает в отчаянную борьбу с моим; оба органа, оба транспортирующих кровь насоса, имеют равные шансы и потому гоняют друг друга по всему моему телу, особое внимание уделяя позвоночнику, отстукивая по нему странные ритмы, молоточки по ксилофону, колотясь в спину с требованиями выпустить их на свободу. Сильные пальцы поощряюще покрывают мои плечи гематомами, когда я приноравливаюсь к оптимальному ритму; мои руки сжимают сначала бедра, до сих пор колющиеся острыми косточками, и соскальзывают вниз, подхватывают его под колени. Становится сложно различить, где заканчивается он и начинаюсь я.
Мэтт жмурится, морщит носик, соприкасаясь с рельефной, ребристой, неровной стеной выступающими лопатками и позвонками, пусть даже спрятанными за плотной тканью. Держу пари: утром следы покажутся даже там, как показываются на первый взгляд незаметные детали на проявленных негативах фотографий; светят нам непроницаемые скафандры после такого еще лет десять. Гулять так гулять – мы не оставляем друг на друге ни единого живого места, как будто за что-то мстим: я ему – за искореженную, исковерканную, изувеченную нервную систему, он мне – за визуальные черствость и безразличие. Победителем из этого состязания не выйдет никто – только ничья: либо оба в выигрыше, либо оба – в проигрыше.
На какую-то секунду становится жаль соседей, вот уже в который раз присутствующих при всем этом безобразии. А хотя плевать. Пусть слушают и завидуют.
Губы Мэтта влажно поблескивают в темноте, глянцево, маняще, привлекательно, сводя с ума. По контуру они, наверное, горят из-за прилившей крови, поверхность покрывают микроскопические ранки, оставленные зубами; из-за них на языке остается какой-то кисловатый привкус поврежденной нежной кожи. Корочки еще не успели образоваться, но улыбаться уже больно: ссадины начинают схватываться новообразующимися клетками, медленно затягиваться, рубцеваться.
Рвусь проверить догадки и провожу по ним языком, одновременно запрашивая новый доступ, так как старый безнадежно устарел. Беллз игриво покусывает кончик и без предупреждения нападает, стремясь занять рот, чтобы сдержать рвущиеся наружу стоны, которые в лучшем случае прозвучат как предсмертные хрипы тяжело раненого неизвестного солдата. Мы движемся синхронно и равномерно, заботясь сейчас скорее о целом, нежели о его составляющих; я скольжу в нем плавно, размеренно, не срываюсь в пропасть – довожу до точки кипения, до высшей степени напряжения, подрываю все взгляды и убеждения, заставляю безмолвно умолять о большем.
По ответной реакции несложно догадаться, что каждый толчок вытесняет из него остатки человечности, заменяя их низменными животными инстинктами. Мэтт крепко жмурится и жадно ловит ртом чудом уцелевшие молекулы воздуха, когда я вхожу особенно глубоко; бессильно роняет голову мне на плечо, параллельно сжимая ноги в стальной захват, когда я приподнимаю его колени и меняю угол; вытягивается в струну, когда хочет обеспечить более обширную область для контакта.
Невозможно понять и объяснить, почему нелепое существо вроде него обладает почти что нечеловеческой способностью воздействовать подобным образом и оказывать на меня такое влияние. Нечто обыкновенное, низкое, чуть ли не постыдное – я занимался этим много раз, сотни, тысячи, с разными людьми, в разных местах, в разные периоды жизни, но по неведомой причине только с ним бабочки в животе принимаются плодиться, размножаться и захватывать новые территории, их личинки пожирают все на своем пути, из-за чего начинают посасывать под ложечкой новообразовавшиеся пустоты; только с ним дрожат и подкашиваются колени, подламываются руки, а глаза остаются широко распахнутыми, чтобы смотреть, видеть и проникать, пропускать в и через себя, подчиняясь непроизвольно возникающей диффузии; только с ним на следующее утро хочется остаться рядом, а не убежать без оглядки на все четыре стороны. Только с ним белок в крови теряет первоначальную структуру, денатурируется, сворачивается от безумных температур.
И только с ним хочется не просто поиметь и забыть – он пробуждает невообразимый трепет, желание опекать и защищать, относиться как к античной хрустальной вазе, как к музейному экспонату, как к божеству.
Как он этого еще не понял?
Каждый толчок заставляет Мэтта проезжаться затылком по стене. Конечно, в пылу страсти можно вытерпеть многое, но не повторяющиеся через равные промежутки времени удары по черепной коробке, раздражающие и мешающие сосредоточиться. Беллз не выдерживает долго, хлопает меня по спине и красноречивым взглядом указывает на стол, так кстати подвернувшийся под руку в такой ответственный момент.
Джинсы, продолжающие болтаться на ногах и стальными кандалами сковывающие свободу передвижения, пытаются остановить нас, воспрепятствовать травмоопасному перемещению, но кому есть до них дело? Мэтт кажется легким как пушинка, мне удается без потерь перетащить его и пристроить на гладкую столешницу, почти совсем не скользкую. Край впивается в его задницу, он тихо поскуливает, смирившись, и придвигается ближе. Невероятным способом ему удается изогнуться и надавить пятками на мою поясницу.
Ближе.
Дальше.
Глубже.
От напряжения, прошибающего, словно неустойчивый переменный ток, мышцы сдают позиции. Начинают дрожать ноги, вынуждая в поисках твердой опоры навалиться сильнее. Вспотевшая кожа встречается с тканью футболки, вступает в контакт, трется; обыкновенно мягкая материя сейчас – хуже наждака, она снимает верхний слой и добирается до пульсирующего нутра, готовящегося взорваться, подобно бомбе замедленного действия, снабженной таймером. Никто не знает, сколько времени нам еще отмерено, но мы будем брать и возьмем от него все до самого конца.
Из-за перегруза органы чувств отключаются один за другим, точно по щелчку пальцев. Сначала кровь начинает шуметь в ушах, напоминая прибой, - слух ликвидирован. Потом глаза затягивает термоядерных цветов дымкой – нет зрения. Обонятельные рецепторы улавливают только запахи пота, жара, секса – нос находится где-то на полпути. Изо рта вырываются одни лишь нечленораздельные стоны – о какой высокоорганизованной речи может быть разговор?

 Отправлено: 22.11.11 00:01. Заголовок: Только кончики пальц..

Только кончики пальцев ощущают каждую напряженную мышцу, каждую натянутую связку, каждый задействованный сустав. Когда человек лишается какого-то чувства, другие непроизвольно обостряются, а выбросы адреналина только преумножают полученный результат. В конечном итоге мы имеем обезумевшее животное, по нелепой случайности стоящее на двух ногах, которое способно только продолжать простые, повторяющиеся колебательные движения, потому что движение – это априори жизнь.
Мэтт сейчас такой гибкий, пластичный, эластичный, словно глина для лепки, словно пластилин, словно мягкий драгоценный металл. Гладкая, мокрая кожа на ощупь напоминает горячий воск еще не догоревшей плакучей свечи. Он плавится на глазах, тянется, мнется, разминается и не ломается – подчиняется любому приказу, лепится; такой мягкий и податливый, послушный, неземной. Сейчас я смогу сделать с ним все, что только захочу, он будет выгибаться под немыслимыми углами, не чувствуя боли и не испытывая неудобств, постепенно застывать и снова таять, оседая конденсатом на пол, словно выброшенная на палящее солнце медуза.
Но я не позволю ему раствориться и испариться.
Беллз аккуратно опускается на стол, увлекает за собой и меня – становится невыразимо легче: непоседливый моторчик, начинающий зудеть где-то в основании позвоночника, замолкает, даже не разогревшись, и основной вес переносится на руки, упирающиеся в жесткую деревянную поверхность. Нейроны бесятся и сходят с ума, ощущения прошибают до кончиков волос и ресниц, отзываются эхом в барабанных перепонках, а Мэтт извивается, изнывает, и его короткие ногти бессильно царапают мою шею, соскальзывая из-за недостаточной площади соприкосновения.
В следующий раз он вздыхает уже от боли – пальцы с неконтролируемой силой сжимаются на его бедрах. Притягиваю его на себя, навстречу, накачивая до потери пульса, до полубессознательного состояния, замедляюсь, стоит ему опасливо замереть, и вновь ускоряюсь, потому что еще не время.
Через несколько часов ближайший «желтый дом» пополнится двумя любопытными экземплярами, которым в разгар буйства изголодавшихся гормонов не удалось удержать рассудок при себе.
Крошечные капли солоноватой влаги собираются в большие и стекают по груди Мэтта, они отсвечивают сверкающей неоновой синевой: луна стыдливо подглядывает, заглядывает в полуоткрытое окно, готовится сплетничать со звездами, которым из-за дальности расположения видно гораздо хуже. Он больше не сопротивляется – безраздельно подчиняется, начинает задыхаться, но весь кислород уже давно использован, нам остается подрабатывать аппаратами искусственного жизнеобеспечения друг для друга, обмениваясь остатками через тактильный контакт. Мне и самому не хватает, но я согласен поделиться, только бы протянуть этот момент еще хотя бы на вечность, это единение, самое, казалось бы, банальное, но при этом – самое сложное и необъяснимое в природе явление.
Лиловые синяки на снежно-белой коже в сумраке кажутся почти совсем черными. Они наливаются, воспаляются, становятся ярче и нестерпимо ноют, как и все внутри, требуют к себе хоть каплю общего внимания, но тщетно. Слепо тычусь губами в шею Мэтта, нахожу пульсирующую венку и присасываюсь к ней, черпая животворяющую энергию. Его рука торопливо то надавливает на мой затылок, то тянет обратно, и нельзя разобраться, поощряет он или выступает против. Выпирающие ребра напоминают стиральную доску старого образца, складываются в зловещий узор, по плоской груди шкодливо прыгают осколки теней, волосы стоят дыбом – и страшно хочется рисовать, хотя я едва ли умею даже карандаш в руке держать правильно.
В конце концов Беллз не выдерживает сладостную пытку и забрасывает ноги на мои плечи. Коленями он почти касается собственных ушей, ему удается немного приподняться на локтях навстречу – он складывается почти что пополам, и это не вызывает у него затруднений. У меня под кожей взрываются разноцветные салюты, целую его широко открытый в беззвучном стоне рот, словно стремлюсь высосать из страждущих легких последний воздух, и забываюсь, падаю куда-то в темноту, в которой есть только это обволакивающее и одновременно – острое ощущение, как будто прыгаешь с высокого моста в теплое неподвижное море. Сначала ловишь всплеск, приход, срываешь в крике горло, потом тихо погружаешься в соленую воду, сначала затягивающую по инерции, потом выталкивающую наверх, ласкающую и ненавязчиво удерживающую на поверхности ровно столько, сколько нужно, и иногда - даже чуть дольше. Совсем немного.
И Мэтт цепляется, как утопающий, который боится и высоты, и глубины, и воды одновременно – крепко, раздирая живые ткани и продираясь сквозь них, как через непролазный лес; еще чуть-чуть – и мы срастемся не только ментально, но и физически, и остаток наших жизней нам придется в прямом смысле неотрывно следовать друг за другом, согласовывая решения и маршруты.
Может, хотя бы это нас сблизит.
Вспышка подступает незаметно, но взрывается ослепительно, как сверхновая, как ядерный взрыв, высвобождает всю скопившуюся за долгие часы, дни, недели и месяцы энергию, толчками, рывками возвращает зрение, сжигая роговицу и оставляя пылающие ожоги на сетчатке. Судорогой сводит каждую из шестисот тридцати девяти мышц, не говоря уж о прочих единицах измерения человеческого тела, она напоминает неудержимую турбулентность, застукавшую в самый неподходящий и неожиданный момент.
Проясняется в голове долго. Сначала в ушах раздаются щелчки невидимых тумблеров, по новому кругу запускающих все физиологические системы. Потом нос начинает улавливать запахи врывающегося в окно воздуха – он пахнет предрассветным часом, самым долгим, нескончаемым, теперь уже весенним. Но осознание случившегося, как это обычно и бывает, приходит самым последним. Запоздало, как отстающий от расписания пассажирский состав.
Локти наконец-то не выдерживают, сдают, подламываются - и я падаю, своим немалым весом прижимая Мэтта. Он пытается отдышаться, умиротворенно и как-то очень спокойно перебирая мои волосы, склеившиеся от пота в отдельные пряди. Его смиренное состояние через образовавшиеся каналы легко передается и мне, но в остывающем мозгу мгновенно начинают озлобленными пчелами, чей улей только что варварски разорили, роиться в голове. И эти мысли мне очень не нравятся.
Мы не будем думать об этом завтра. Мы вообще ни о чем не будем думать, снова не решимся смотреть друг другу в глаза, опять начнем прятаться по разным комнатам и играть в вынужденную молчанку.
Конечно, выигрывать снова будет Мэтт. В последнее время он постоянно в нее выигрывает. Интересно, с чего бы это вдруг?
Да какого черта.
Узкие джинсы на покрытую испариной кожу натягиваются очень лениво и нехотя, с превеликим трудом, через силу. Но натягиваются. Так и лежащая в коридоре майка больше похожа на тряпку, которой собрали всю пыль мира. Все вокруг кажется до ужаса нелепым – например, у нас ведь так и не дошли руки раздеться до конца, - но ожидаемой неловкости и в помине нет.
Спасибо хоть на этом, только ее нам сейчас не хватало.
Неизвестно, удастся ли нам заснуть этой ночью. От ночи-то и вовсе огрызок остался, пара часов – и начнет загораться рассвет, а вместе с ним натруженные мышцы нальются тупой болью, бесполезной и ненужной, но такой выматывающей, которая основательно обоснуется и задержится на следующую пару недель. Интересно, мне уже можно собирать жалкие пожитки и сваливать отсюда от греха подальше?
Беллз не впадает в истерику, не несется разбивать стекла и вскрывать осколками вены. Может быть, он просто не пришел в себя и не отошел от шока. Может быть, шестеренки в его голове чудесным образом повернули вспять и полностью изменили его восприятие мира и взгляды на жизнь. Этого простым смертным никогда не понять.
Но им и не надо засорять ценные клетки серого вещества ненужной ерундой, выдаваемой дезориентации ради за информацию. Разбираться во всем нам предстоит самим.
Поздравьте нас: мы только что благополучно просрали нашу последнюю жизнь.

 Отправлено: 22.11.11 00:34. Заголовок: Так вот, значит, как..

Так вот, значит, какую мы избрали тактику выпуска пара?
Я согласен.
ЗАТАИВ ДЫХАНИЕ Я ОХУЕВАЮ ЭТО САМЫЙ ПРЕКРАСНЫЙ СЕКС В ЖИЗНИ ДОМА хддддддд блин, ну. ну, блин. АААААА ЧТО СКАЗАТЬ КАК СКАЗАТЬ ПРО ТВОЮ ОХУЕННОСТЬ ААААаааа.
жалею Дома, столь долго все анализировавшего, НЕТНЕНАДО, а потом все равно сдающегося. и вообще. ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааачертПРОДНИКИКОНЧАТСЯСОВСЕМПОЧТИСЕЙЧАС я тебя буду любить еще долго после, НО ФАКТ.
а еще ФАКТ в том, что у меня нет слов. адекватных, в смысле хдхд

 Отправлено: 22.11.11 00:45. Заголовок: Честное слово, я впе..

Честное слово, я впервые встречаю такую работу, которая не просто штампованно описывает нечто сильное сумасшедшими метафорами, но действительно заставляет все это прочувствовать, поверить, и, что самое главное, показывает то самое великое, возвышенное чувство, которое теперь уже и язык не повернется назвать пошлым словом "любовь".
И еще хочу выразить отдельное восхищение созданным образом Мэтта - таким живым, таким неординарным, которого понять если и можно, то только интуитивно, и которого, после прочтения этого фика, нельзя и представить иным.
Как же хочется надеяться, что на этот раз они смогут побороть самих себя и вместе двигаться вперед!
Не представляю, как жить после окончания этой истории
Just_Emotion, я люблю вас, и навсегда останусь вашим преданным фанатом.

 Отправлено: 22.11.11 01:30. Заголовок: Я люблю ВАС.. Сусел ..

Я люблю ВАС.. Сусел
[теряюсь, потому как, ахуел и не могу сложить хоть одно толковое предложение. одни маты в голове.. прекрасно, так это бьет по душе. ммм]

 Отправлено: 22.11.11 11:55. Заголовок: я собиралась написат..

я собиралась написать длинющий восторженный комментарий, но потом оказалось, что я даже не знаю, что сказать ><
Сусел, женись на мне!!11 XD
Мэтт - тупая скотина, простите X) мучает Доминика, сам мучается... я, конечно, понимаю, что напрямую сказать о своих чувствах - для слабаков, но, блин, зачем все так усложнять? :(
а вообще, мне страшно, потому что это предпоследняя часть и... да, ты говорил, что типичного хэппи энда а-ля "и жили они долго и счастливо" не будет, но все равно, как-то все так совсем не хорошо :(((

 Отправлено: 22.11.11 12:40. Заголовок: intrigan-d, расслабь..

intrigan-d, расслабь гипофиз хотя адекватные слова можешь не искать, я охотно верю всем твоим воплям))

halalala, halalala пишет:

цитата:

штампованно

мне активно не нравится это слово
а если серьезно, я не считаю это любовью в том самом ее проявлении, о котором вот уже долбаные тыщи лет снимают кино. не знаю, может, это моя пятнадцатая осень, а я еще не любила мне просто не доводилось испытывать сильных чувств, а мне не доводилось испытывать их вообще, будем предельно откровенны, но для меня стандартная, так сказать, любовь - это держаться за ручки, лежать под пледом и обниматься, пялясь в телек, ходить по кафешкам, а с утра долго обжиматься и сонно бормотать друг другу мерзкую романтическую дрянь. меня от нее тошнит, да и вообще я гетерофоб
здесь, я считаю, что-то другое. не знаю конкретно, как еще глубже можно это объяснить, это растянется еще страниц на двести рефлексии и метафор, но просто любовь и дружба, перетекающая в полное единение - абсолютно разные вещи. и здесь я пытаюсь описать последнее, потому что нет ничего более жалкого, чем сопливые педики, отсиживающиеся по вечерам дома и шепотом ратующие за свои права xD сто раз читал, сто раз блевал, простите, они взрослые мужики, а не девочки
немного странная речь выходит, не знаю, зачем я вообще это говорю. Лев Николаевич во мне не может молчать
спасибо, спасибо большое за такие слова, я постараюсь не заканчивать на этом. может быть, мне еще удастся возродить славную вторничную традицию))

Lev_PhotoLev, не охуевай, дарлинг, все хорошо ^^

stacy, прости, но я голубой женат))
не знаю я, зачем все усложнять. а зачем люди все усложняют? этот вопрос не дает мне жить, но ответа я никогда на него не найду, видимо.
да, осталась последняя часть и все такое, но, если я скажу, что этой части осталось полтора десятка страниц, ты поверишь, что они еще успеют что-то изменить?))

 Отправлено: 22.11.11 12:42. Заголовок: охтыжнифигасебе. Про..

охтыжнифигасебе. Простите, но это просто божественно. Легко читается, как вдохнула вначале - так и выдохнула в самом конце. И я жду, жду с нетерпением последней части, чтобы прояснилось совсем уже всё.

 Отправлено: 22.11.11 12:45. Заголовок: Just_Emotion пишет: ..

Just_Emotion пишет:

цитата:

ты поверишь, что они еще успеют что-то изменить?))

нет
знаешь, я ооочень хочу в это верить)