Автор: Krista Название: Ищущий Дисклаймер: никто мне не принадлежит Предупреждения: мат, насилие Рейтинг: NC-17 Пейринг: Фрэнк/Джерард Жанр: angst, POV Джерарда (воспоминания, дневник) Тип: slash Размер: миди-макси (как пойдет) Статус: в процессе Саммари: «Думаешь, ты - ищущий?» В этом фике Джер и Фрэ отношения к MCR не имеют. И еще, здесь у них разница в возрасте – 6 лет. Так надо. От автора: Это – важная для меня вещь. Это серьезная – для меня – вещь. Выложусь по полной – иначе никак. Это – почти реальная история. Но только почти. Кто-то точно поймет, откуда взялась идея. В моей голове это уже написано до последней строчки. И – да! *клянется на крови* Это первый и последний мой фик, где Фрэнк таков, каков он здесь.
Отправлено: 24.11.09 23:14. Заголовок: а теперь быстро пере..
а теперь быстро перестали бложить - хуйню множить флудерастить. у одменестратора плохое настроение, так что ткнет не на ту кнопку сослепу - и не сообщение снесет, а профиль. я, кстати, до сих пор откровенно путаю эти кнопки. а еще я не умею снимать бан. так что разошлись.
Сообщение: 394
Зарегистрирован: 21.05.09
Откуда: Москва
Репутация:
8
Награды:
Отправлено: 28.11.09 23:18. Заголовок: (я почти сошел с ума..
(я почти сошел с ума, написав эту главу. Я не шучу)
Глава 4.
И был вечер, и было утро – день третий. Я не успел уловить этот момент. Этот резкий скачок – или плавную линию перехода. Я просто не успел. И даже теперь, когда я могу часами, раз за разом прокручивать в голове события того дня – мне не удается выцепить из памяти тот короткий миг, крошечный промежуток времени между вдохом и выдохом, когда мой отравленный воздух вдруг зашевелился. Накануне вечером я крепко повздорил с матерью – из-за сущего пустяка; причину я не смогу вспомнить, даже если очень захочу. У меня не получалось уснуть. И, черт возьми, как же я бесился. Я бесился оттого, что моя совесть, словно проснувшись впервые за долгое время, с тяжелейшим похмельем, давила на мою грудную клетку с какой-то бредовой изощренностью – я не знал, зачем это происходит со мной; я говорю это, ничуть не лукавя – я не знал, чего хочет от меня эта вечно сонная тварь. Я чуть ли не сходил с ума, прокручивая в голове один и тот же незаконченный, невидимый вопрос, который сам для себя не мог озвучить. Он вертелся на языке, петлял в лабиринте моих мыслей, уворачиваясь – вертлявая, юркая сволочь. Я пил аспирин и снотворное, но становилось только хуже. Голова тяжелела; и лицо, глаза, уши - черт подери, они горели почти нестерпимо. Я садился за стол, включал лампу, со скрипом рождающую мутный от грязно-желтого слоя никотина свет, закуривал – и сидел, сгорбившись, над белым листом, сжимая пальцами карандаш до боли в костяшках. Он был странно мягким, этот карандаш, не таким, как всегда. Я заставлял его рисовать, я насиловал себя, и все во мне отзывалось на это яростным криком – рука не слушалась, срываясь, грифель царапал и драл бумагу. Господи, как же я бесился. Проснувшаяся – но слепая, слепая совесть; вечно спящая, почти умершая, леденящая – мы чертовски плохо знакомы, я и по сей день ее боюсь. Я выключал лампу, ложился на застеленную постель, поверх покрывала, и лежал так вечность – не двигаясь, вперив взгляд в потолок, и пытался, черт, всю ночь я пытался проглотить воздух, вставший поперек горла колючим комом. А моя пробудившаяся стерва все не унималась – тыкая меня под ребра, сжимала цепкими, крючковатыми пальцами где-то там, внутри, в груди, не знаю; сжимала, ехидно шепча над самым ухом: «Слышишь? Чувствуешь? Скажи, скажи. Видишь меня, узнаешь? Скажи, скажи, признайся. Как я тебе? Мерзко, ненавидишь, не знаешь, не знаешь, не знаешь ведь? Скажи, скажи…» И мне хотелось биться головой об стену, разбиться в кровь, лишь бы не слышать, не думать, чего она от меня хочет. Я слышал, слышал, чувствовал, ненавидел – но я не знал, черт, не знал, чего она от меня хочет. Я забылся только под утро, застрял на границе между бредом и замершей реальностью. Я видел ее там – безликую, неподвижную мразь. Она стояла боком ко мне, маленькая, начинающая гнить, с бельмом на правом глазу. Она улыбалась, не шевелясь, и меня била мелкая дрожь. Я чувствовал, что она готова повернуть голову и посмотреть на меня. Я не хотел, я боялся до смерти ее слепых глаз. А она все улыбалась, еле слышно свистя сквозь рваные губы: «Не знаешь? Скажи, скажи мне, скажи. Ты видишь, чувствуешь?» И я сжимал голову руками изо всех сил, сгибаясь пополам и крича во всю глотку: «Не знаю! Я не знаю, скажи мне, скажи!» Я увидел черную гладь озера. Я был под водой, задыхаясь, видел над своей головой свет, понимал, что хватит и одного рывка. Я пытался оттолкнуться от воды, размахивал руками и ногами – но не мог, черт подери, не мог сдвинуться с места. Выдерните меня, выдерните… Я понимал, что не справлюсь сам, я задыхался. Но я просыпался, словно чья-то рука всё-таки разбивала водную гладь, натянутую, как барабан, хватала меня за шиворот – и вытаскивала наверх. Я резко садился на кровати, жадно хватая ртом воздух, обливаясь потом, шепча что-то и не понимая смысла собственных слов. Снова проваливаясь, грезя, видел светловолосую девчонку с заплаканным лицом. Она стояла передо мной с бессмысленными, пустыми глазами – и кричала, размахивая руками, вымазанными в какой-то густой бледно-розовой дряни. Ее голос вибрировал, он мог бы разбивать стекла. Она запускала пальцы в свои волосы, отчаянно рвала их и орала на меня: «Ты не должен быть здесь, это неправильно! Иди! Ты должен быть дальше, гораздо дальше, не стой так, не смотри на меня – иди, иди, иди! Это неправильно, ты не должен, не должен быть здесь!» Мне хотелось развернуться и бежать, но вместо этого я вопил, пытаясь перекричать ее истеричный визг; я вопил, я хотел знать ее имя. Когда я проснулся, за окном только-только начинало еле уловимо светать. Голова раскалывалась, как-будто я был в запое не меньше недели, и всё вокруг казалось странно неустойчивым. Я спустился вниз, в ванную, и с полчаса держал голову под краном, чувствуя, как ледяная вода ножами впивается в шею, затылок, добирается до мозга. Только после этого я постепенно начал приходить в себя. Было только шесть часов, но тишина еще спящего дома слишком сильно давила, поэтому я залез в машину и поехал в университет. Утро третьего дня. Я сидел на ступеньках главного корпуса и жадно курил. Глаза горели так, словно мне в лицо швырнули горсть красного перца, и я все время растирал их. Вокруг не было ни души – только машины изредка проезжали мимо; резали тишину звуковым взрывом – а потом, подразнив, уволакивали его за собой. Помню, мне стало лучше, когда подул ветер – прохладный, совсем не колючий. Я немного ожил, все больше приходя в себя. Я просидел так, вероятно, не меньше двух часов, скурив все сигареты до самого фильтра. Когда к корпусу начали подтягиваться студенты – сонные мухи, ранние пташки, смешно – я поднялся на ноги, впервые за утро ощутив прочность земли, и направился в большую аудиторию. Никого. Пустота, серость раннего утра и незажженного света – и мои гулкие шаги мерзко отражались от стен. Я поднялся по ступенькам на самый вверх, к последнему ряду, забился в угол, к окну, и уснул – крепко и без кошмаров. Не знаю, сколько именно я проспал – но когда знакомый острый локоть больно ткнул меня в плечо, лекция уже вовсю шла. Я поднял голову от стола, нещадно растирая глаза, которые резало ярким искусственным светом, и огляделся. Джейн покусывала колпачок от шариковой ручки, подперев голову рукой и как-то странно глядя на меня. Так смотрят очень часто – с какой-то непонятной смесью радости, обиды и укора. Я, наверное, никогда не пойму - как можно одновременно испытывать эти эмоции? - Выспался? – радость. - Не особо. Почему тебя не было вчера? - Мама заболела, пришлось дожидаться врача. Я не успела, просто… - Джейн. - М? - Я похож на няньку? Она молча изучала меня. Что она ожидала увидеть? Я только что проснулся, не спал перед этим почти всю ночь, я измотан, я помню свою вчерашнюю злость – но уже не злюсь. Что можно увидеть на моем лице? Она медленно покачала головой: - Ты не прав, я же… - Тебе просто захотелось его пристроить? Не жди, что прослывешь святой – такие дела никто не ценит. - Я хотела, чтобы он освоился немного, - обида. И, помолчав, чуть громче: - Но ты свинья, Джерард, - а вот и он; укор. - Твою мать, Джейн, он дул мне в ухо, он помешался на это чертовом ухе! – мой голос немного зашкалил, и две девчонки, сидевшие спереди, обернулись и недовольно зашикали. Одну из них мое сознание распознало раньше, чем глаза. Меня словно подбросило в воздух. Когда она уже почти отвернулась обратно, я чересчур порывисто подался вперед и схватил ее за плечо. Посмотрела на меня напряженно, в пол-оборота – да, я вел себя, как ненормальный. Возможно, она ненавидела меня. Я даже мог догадаться – но не хотелось думать. - Что? – резковато. Да, ненавидела. Я отдернул руку – и одернул себя, я сам себе все больше не нравился. Я даже не знал, зачем вцепился так в нее – но спросил шепотом раньше, чем успел сообразить: - Как тебя зовут? Удивленно вскинула брови, разглядывая мое лицо – черт, что за идиотская привычка?! - В смысле? – уже не так резко, потому что растерянно… Растерянная дура – неужели я задал такой сложный вопрос? - Как тебя зовут, твое имя? Блондинка захлопала глазами, и мне захотелось прибить ее прямо там, треснуть чем-нибудь тяжелым прямо по этой тупой русой голове. Но она всё-таки сообразила и выдала как-то довольно неуверенно: - Ну, Кэтлин… - Кэтлин, - машинально повторил я. Господи, я, на самом деле, сумасшедший – но тогда мне казалось, что нет ничего важнее, чем выучить это имя, вбить его в свою голову, нацарапать на коже, если придется. Внутри почему-то странно закололо, словно мелкой морозной рябью. - Спасибо, - я откинулся назад, кивнув, а девчонка еще с минуту пялилась на меня, как-будто я мог ее ударить, стоило ей отвернуться. Конечно, я мог; черт подери, я даже хотел – но ей-то откуда об этом было знать? Наконец, она снова обратила свой взгляд на женщину, которая уже, наверное, битый час пыталась что-то донести до нас, напряженно расхаживая перед доской. В голове вдруг стало совершенно пусто – но это была какая-то приятная пустота. Я даже заулыбался. Джейн подозрительно на меня косилась. - Что? - Ничего. Ты ведь просидел рядом с ней целый семестр. - Когда? - На третьем курсе, кажется. Основы менеджмента. - Я забыл. - Это как раз нормально. Странно, что ты спросил ее, - она, наконец, перестала мучить несчастный колпачок и, отложив ручку, закусила губу. – Вымотался, да? Я просто пожал плечами, отворачиваясь к доске. Она отстала. За что я терплю Джейн – она всегда отстает именно тогда, когда нужно. Народ был в тот день на удивление добросовестный. Я лениво блуждал взглядом по заполненной до отказа аудитории. Я совершенно не помнил о нем, пока его новая, но не менее яркая желтая толстовка не ударила по моим глазам резью. Он сидел тремя рядами ниже, справа. Разлегся на столе, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, и глядел на доску. Совсем не шевелился, мне даже показалось, что он не дышит – забавно. Я неосознанно повернул голову, всматриваясь, чтобы засечь хоть какое-нибудь его движение – раздувающиеся ноздри, например, или вздымающуюся спину. Я смотрел мимо Джейн, поэтому она быстро заметила. - Он почти ни с кем не разговаривает. - Я искренне рад за тех, кого он обошел своим вниманием. - Тебе лишь бы зубоскальничать… - Джейн, он достал меня вчера своей бесконечной трепотней… - А бить-то его зачем было? Я нахмурился, все еще не отрывая взгляда от этой кричаще-яркой спины. - С тобой он всё-таки разговаривает. - Я сама спросила. Ты видел, какая у него синячина на лице?! - Тише… - Ты свинья просто, Джер. - Он дул мне в ухо, черт подери, он до него дотронулся… - Господи, Джер, ну откуда он мог знать, что ты так трепетно относишься к своим ушам?! - Не так трепетно, как он… - Ты изверг, серьезно. Он милый, черт, да он ведь просто пошутил, он же совсем один, ему непривычно… - Он достал меня, Джейн, слышишь? Он заколебал меня, он делал это с самого утра, целенаправленно, он меня доводил, черт… - Тогда прекрати на него пялиться. Я перевел на нее взгляд. Было забавно наблюдать, как она начинает беситься. Сидела и сжимала свои бледные губы, пристально глядя на меня. Правда, забавно. Я хмыкнул: - Знаешь, я бы перекрасил его в черно-белый цвет. Сердиться было не на что, совершенно. Но она все-таки буркнула еле слышно: «Дурак», - и демонстративно отвернулась от меня. А я, от нечего делать, снова принялся наблюдать за Айеро. Но ничего примечательного так и не дождался; он всю пару просидел, не двигаясь и ни с кем не разговаривая. Эдакое красочное пятно, съедающее мои глаза, расплывающееся по столу, неподвижное и пустое – думаю, такое же пустое, как и его глаза, устремленные на доску. Я их не видел, конечно – но мне почему-то казалось, что они должны быть совершенно пустыми. Я не мог видеть ни ненавистного мне скорпиона, ни синяка. Судя по реакции Джейн, там, на правой стороне его лица, была прямо-таки целая катастрофа, и мне странно не терпелось увидеть, насколько же сильно я ему отвесил. Я как-то лениво перебирал в голове все эти мысли, потом вдруг снова вспомнил про машину, про сотню, которую Кирби что-то не слишком торопился мне отдавать. Я мысленно ставил себе заметку, что нужно бы отловить его после занятий, когда до меня совершенно неожиданно дошло, что Фрэнк смотрит на меня; все еще низко склонившись над партой, выгнув шею, повернул голову и спокойно смотрел. Прямо в глаза, неотрывно – я даже опешил от неожиданности. Не знаю, как умудрился пропустить этот момент. Он не улыбался, не хмурился – ничего. Пустота. Просто смотрел. До ужаса спокойно, меня даже передернуло. Я, честно, не знаю, почему я продолжал пялиться на него, как идиот. В такой ситуации всегда можно что-нибудь ляпнуть – если бы только не было этих нескольких метров и десятков голов. В какой-то момент уголки его губ чуть заметно дрогнули – и томительно медленно поползли вверх. Я, наконец, выдохнул, уже собираясь отвернуться – но этот сопляк вдруг опередил меня, и через мгновенье я снова лицезрел его коротко стриженый затылок. Я почувствовал, словно меня обухом по голове огрели. Не знаю, почему так происходит. Со всеми, постоянно. Когда от тебя так отворачиваются, чувствуешь, словно тебя оборвали на полуслове. Проблема состояла в том, что отвернуться должен был я. Меня это задело. Меня всегда задевают такие вещи. До конца лекции я промаялся, пытаясь заснуть, но свет был слишком ярким. Когда я наткнулся на этого парня внизу, почти у самых дверей аудитории – он спрашивал что-то у преподавателя – я смог рассмотреть свою метку поближе. Ничего особенного я так и не увидел – небольшое желтоватое пятно на скуле, не знаю, почему Джейн так распереживалась. Но моя слепая стерва мирно спала, как и днем раньше. Фрэнк неторопливо протащился мимо меня к выходу, закинув за спину свой вместительный рюкзак – не взглянул, даже не взглянул, головы не повернул, проклятый попугай. На кой черт тогда было пялиться на меня и улыбаться? Не понимал, я не понимал, чего он от меня хочет. Чтобы я извинялся? Мне вдруг стало так смешно, что я начал хихикать прямо там, в толпе студентов. Джейн молча нашарила мою руку и потащила за собой из аудитории. - Джер, извинись перед ним. Черт, сговорились они, что ли? - Дорогая, я - идиот? - Ты повел себя по-свински, - сказал она, хмурясь и качая головой. Я начинал злиться. - Да понял уже, кем ты меня считаешь. Я не собираюсь ни перед кем извиняться, бред какой-то… - Джер, извинись. - Отстань от меня, черт тебя дери… - Джер… Я не стал больше слушать – просто развернулся и направился на первый этаж. Мне ужасно хотелось курить, к тому же, я так и не вернул свою сотню. Я быстро нашел Мэтта на площадке за главным корпусом – он скакал, как угорелый, перед первокурсниками, и паясничал. Я никогда не понимал, как ему это удавалось - быть таким, в общем-то, милым, безобидным парнем – и спокойно толкать наркоту в туалете студентам. Денег у его семьи было достаточно, и меня иногда посещала мысль – может, он просто не хочет, чтобы им с крэком было одиноко? - Кирби! Он мгновенно прекратил кривляться и с широкой улыбкой обернулся ко мне. - Оу, кто пришел! Чего надо, Джер? - Ты мне должен – нет? Он никогда не задавал лишних вопросов. Удивляюсь, как он мог упомнить все долги – думаю, ему был должен каждый второй в университете, и он помнил каждого. Наверное, я был единственным, кому задолжал он сам – но, черт возьми, меня действительно провалили с той курсовой, над которой Кирби корпел, по его словам, две ночи, не смыкая глаз. Мэтт совершенно спокойно достал бумажник, отсчитал злосчастную сотню – и протянул купюры мне. Когда я поблагодарил кивком, он спросил, с интересом буравя меня взглядом: - Больше ничего от меня не хочешь? Я усмехнулся: - Нет, спасибо, обойдусь. Парень покладисто кивнул - у него и без меня хватало клиентов, не сомневаюсь в этом; чуть помедлив, наклонился ко мне и пробормотал, не переставая улыбаться: - А Айеро ты круто саданул, ничего не скажешь, теперь неделю отходить будет. Я сбился, пересчитывая деньги, и поднял на него глаза. Моя полусгнившая тварь медленно заворочалась под сердцем, и я вдруг судорожно подумал: «Перевернулась, перевернулась, на другой бок перевернулась». Но она не затихла; продолжала свое шевеление, пока я смотрел на Мэтта – у него была открытая улыбка и веселые серые глаза. Он не осуждал, совсем. Тогда он даже отдаленно не напоминал мне Джейн с ее упреками – но, черт, она всё равно двигалась, и мне вдруг показалось, что она царапнула внутри ногтем. Я вспомнил крючковатые пальцы, невидящий глаз – и мне вдруг стало страшно, страшно по-настоящему. Это был настоящий ужас, точно тот же, что я испытал за несколько часов до этого, когда буквально подскочил на постели, задыхающийся и взмокший. Дыхание снова сперло, и я изо всех сил напряг горло – либо закричу, либо вырвет. Но ничего не произошло. Мэтт молча, еле уловимо указал взглядом куда-то в сторону – и спокойно вернулся к своей благодарной малолетней публике. Я машинально развернулся, пытаясь снова пересчитать деньги неожиданно начавшими дрожать пальцами. Он стоял неподалеку, засунув руки в карманы узких джинсов, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на меня. Мне бы и в голову не пришло подходить, никогда. Но эта тварь уже вовсю рвалась наружу – драла меня в клочья, крутила, царапая внутренности; проснувшаяся, жадная - и голодная, голодная, сука. Он ждал. Это было видно по тому, как спокойно он наблюдал за мной, пока я шел к нему через всю площадку. Не пошевелился, не изменился в лице – ничего. И не было больше того щенячьего взгляда, каким он смотрел на меня вчера. Меня это почему-то смутило. Я знал, что от меня требовалось. Но ведь он мог заговорить первым, разве нет? Он так этого и не сделал – всё стоял, прислонившись к дереву, и спокойно, внимательно смотрел на меня снизу вверх. Я хотел, чтобы он улыбнулся. Черт, я ненавидел эту проклятую, до ушей, улыбку – но она была мне сейчас необходима, я остро в ней нуждался, я не знал, что еще может заставить меня говорить. Я уже почти забыл про свою маленькую питомицу – но она тут же напомнила о себе. Внутри всё скрутило судорогой. С трудом сохраняя спокойствие, я сказал. Сказал – хоть и не совсем то, что нужно было. - Не трогай меня больше, ясно? Фрэнк даже бровью не повел – всё смотрел на меня своими глазищами. Странно, пристально. Меня передернуло. Гребаное трепло, сейчас он упорно молчал. Почему он не мог молчать так же вчера? - Извини, что ударил. Никакого эффекта, я все еще был слишком занимателен, чтобы перестать молча меня изучать. Я почувствовал, что начинаю свирепеть, и вдруг подумал – а что, если я сейчас изобью его? Никто ведь не заметит. На полном серьезе, я действительно подумал об этом. Понятно, что там были люди. Но я бы заткнул его, закрыл ему рот ладонью, оттащил куда-нибудь за угол – думаю, я бы справился. Я мог бы затащить его подальше, скажем, за те деревья, врезать пару раз по лицу – совсем не так, как вчера, гораздо сильнее, гораздо осмысленнее; а потом, когда он упадет на землю, избить его ногами. А ведь это легко можно было устроить, никто бы не увидел. Бить ублюдка ногами, пока из его горла не начнет вырываться только еле слышный хрип, пока он не станет плеваться кровью. Он бы лежал там, на холодной земле, с сырыми листьями, запутавшимися в волосах, съежившись, закрывая голову руками – а я бы продолжал… - Я сяду с тобой на второй паре, у прохода, - парень заговорил так неожиданно, что до меня совсем не сразу дошел смысл этих слов. Какое-то время я просто стоял, глядя на него и искренне недоумевая, почему он не лежит и не корчится от боли. Он так и не изменился в лице – но хотя бы заговорил. Я с горечью подумал, что Джейн теперь уж точно будет мной довольна. Фрэнк, видимо, понял, что я не до конца успел все воспринять – поэтому повторил: - Я сяду с тобой на второй паре, у прохода, - он не спрашивал дозволения. Не было наглости в голосе, не было вызова – но, черт подери, этот сукин сын не спрашивал. Как и в прошлый раз, я так ничего и не ответил. Не было смысла, было лень, или ответить было нечего – не знаю, правда. И я не успел отследить тот момент. Шевеление. Мы просто отправились на занятия вместе. За все время от так ни разу и не улыбнулся, хотя Джейн успела подбадривающее похлопать его по плечу у дверей аудитории. Он юркнул на первый ряд, принялся привычно потрошить рюкзак – и мне ничего не оставалось, кроме как сесть рядом, у прохода, перед самым носом преподавателя. Я успел подумать с каким-то ленивым, глупым сарказмом, что здесь Фрэнку будет не так-то просто болтать без умолку и доставать меня. Но парень вел себя совершенно спокойно – сидел прямо, устремив взгляд на старика-лектора, и спокойно слушал. Краем уха я зацепил голос Джейн откуда-то сзади – она звала меня веселым шепотом, но я не рискнул вертеть головой, сидя на первом ряду. Первую половину лекции я кое-как продержался, но меня невыносимо клонило в сон. Тогда, думаю, я впервые сделал попытку дремать с открытыми глазами. Начало немного получаться. Я сидел, тараща глаза на учителя, слушая его мерное бормотание, а сам наблюдал за причудливыми, смазанными картинками, проплывающими мимо – странные, дымчатые галлюцинации, черт, я почти уснул, и это было необычно. Думаю, я даже не сразу почувствовал это; то, как его рука робко подобралась к моему бедру. Я мог бы уловить раньше, если бы не валился с ног от усталости, если бы только я так сильно не хотел спать. Ощущение, осознание – это пришло так неожиданно и резко, что я чудом успел одернуть себя, не заехать ему по лицу в ту же секунду. Напрягшись, чувствуя, как меня начинает колотить от страшной смеси отвращения, ненависти и какой-то бешеной, тупой злобы, я повернул голову и уставился на Фрэнка. Я с трудом мог поверить в то, что это действительно происходит; потому что ничего не изменилось, ничего; точно так же, как и сорок минут назад, этот демон сидел, выпрямив спину, и с совершенно непроницаемым лицом слушал лектора. Мгновение спустя я ощутил совершенно четко – уже довольно настойчивое поглаживание по бедру; затем он медленно начал перемещать ладонь по моей ноге в сторону колена. Я дернулся, и тут же старик одарил меня взглядом, полным негодования. Но этот чертов сукин сын и не думал останавливаться. В тот момент я с абсолютной ясностью понял, что убью его. Осознанно, с расчетом, возможно, за теми самыми деревьями. Действительно убью, без шуток, без притворства – вобью его тело в землю, размозжу его голову, сожму ее - и буду давить: давить изо всех сил, и отпущу только тогда, когда услышу, как трещит его череп. Перед глазами расплывались розоватые пятна, в ушах звенело, пока я судорожно сжимал под столом его пальцы, успевшие намертво вцепиться в ткань моих брюк; он знал, маленький скот, прекрасно знал, что, стоит мне сделать одно неосторожное движение – и это тут же заметят. Сжимая зубы до боли в челюстях, я отчаянно давил его теплую руку в своей. Слепая тварь мирно спала где-то внутри. Мой отравленный воздух шевелился.
Сообщение: 58
Зарегистрирован: 06.10.09
Откуда: Москва
Репутация:
0
Отправлено: 28.11.09 23:50. Заголовок: первой реакцией был ..
первой реакцией был шок. второй - все то же узнавание в Джерарде того, что было пережито. а если Джерарда анализировать - голова едет кругом. от его злости выворачивает внутренности. да, понятно, что никто не смеет нарушать его мир, но он неадекватен. а Фрэ. он же мстил, да? если, да, то я им горжусь. хотя...у меня есть сомнения на счет мести. надеюсь, что Фрэ, все-таки достучится до него. Крист, глава жуткая. жуткая в том смысле, что от нее неприятный осадок. ну а точнее - от Джерарда.
Сообщение: 395
Зарегистрирован: 21.05.09
Откуда: Москва
Репутация:
9
Награды:
Отправлено: 29.11.09 00:25. Заголовок: Just_Emotion, ты уже..
Just_Emotion, ты уже знаешь, что со мной сейчас творится. Я не могу ответить адекватно, но очень стараюсь. Мне очень важно, что первый коммент, который я увидел - твой. Особенно в связи с тем, о чем мы оба знаем. Я хочу сказать, наличие твоего коммента само по себе многое мне говорит. Я уже не говорю про его содержание. Я тебя очень люблю. И ужасно тебе благодарен. One_american_idiot, знаю, понял, жду. Avomora, люблю твои попытки проанализировать происходящее. Я не буду раскрывать карты - но я не псих *верите, да? Самому смешно*. И я четко понимаю, что здесь происходит, я знаю, что делаю. Все происходит правильно. У Джерарда злость, да. Даже скорее злоба. Но уже не такая, она мутировала. От нее выворачивает внутренности. Потому что она направлена уже вовнутрь него. Он адекватен. Просто с ним что-то происходит, его мир не просто нарушают - он пошатнулся, потому что не был стойким, на самом деле. Никогда. А так - смотри на это проще. Он просто не смог заснуть, потом приснилось три порции кошмара *одна из которых - моя*. Никакого психодела тут нет, если вчитаться, никакой алогичности. Смотри проще. Иначе будешь, как я *закуривает всё еще трясущимися руками*
Отправлено: 29.11.09 00:54. Заголовок: я спокоен. я слон, ..
я спокоен. я слон, набредший на оазис)
Да Джерард восхитителен! Что здесь еще можно сказать. обнять и плакать)
С абсолютной ясностью я хочу продолжения. Я еще не до конца уверена в том, хочу ли я, чтобы Джи убил Фрэнка, или наказал его каким-нибудь более изощренным способом. Хотя, судя по рейтингу, расплата грядет) *мерзкая ухмылка*
Давай. давай, Фрэнк, не останавливайся. Ну же, Джи, копи в себе всю едкую злость. А я буду пить кофе, закинув, ноги на подлокотник кресла, в ожидании, чем все это закончится.
Отправлено: 29.11.09 01:21. Заголовок: !!! :sm15: К концу..
!!! К концу я совсем говорить разучусь, да?=D
я не думаю, что ты псих, но если бы была, это только значило бы, что крыша едет в правильном направлении Совесть у Джера очень... колоритная особа. С гнильцой, такая вкусняшка Мне нравится, как ты его "глюки" описала=)) Да мне вообще нравится! Я не знаю даже, в каждом абзаце можно найти разные идейки, идейки, и-д-е-и - что-то для себя вынести... мозг, например xD Это чудесно, ЭТО - чудесно! Ради такого стоит не спать ночами)))
Отправлено: 29.11.09 01:35. Заголовок: Krista , разве это м..
Krista , разве это может быть не взаимным?)
Никаких смертей))) видимо, я, и правда, плут) теперь-то уж точно можно начинать додумывать последующее, а затем, дождавшись новой главы, приятно удивляться более интересному развитию событий.
Аффтар, Фрэнюшка, ты правда псих, я даже не представляю чего тебе стоила эта глава, но она просто божественно-охренительна. читала и не могла оторваться. я тебя люблю и обожаю.
Какие глюки? LemonDay, спасибо, я рад, что нравится. Grim_Guest пишет:
цитата:
Сходишь с ума, пока пишешь? а мы - пока читаем)
Наверное, я только на этом и держусь Ну, еще на кофе и сигаретах) PanicLittle_Dudе, аааа, люблю, угу Mikey S., черт, Мэттьюшка, бро, а я тебя люблю и обожаю. Вот пока накатывал - глава легко давалась, ничего вокруг не замечал, себя не слышал. А как начал размеренно редактировать - понял, что меня трясет, как в горячке. Тяжело, правда, долго отходил. Мне очень важно, что ты не мог оторваться, спасибо тебе.
(Мое сумасшествие продолжает меня есть с удвоенной силой. Смешно до колик: глава написана уже с неделю – а выложить смог только сейчас. Крестный, ребенаг, жена, бро Мэттью *черт, да у меня же целая семья* - скучаю и люблю; звучит слишком сухо, но зато это правда)
Глава 5. *а я, наивный, думал, хуже четвертой мне уже не будет*
Я был на взводе, был на грани; я был готов убить его. Мысли крутились в голове, как оголтелые. Я помню, Марк всегда считался своеобразным парнем. Именно так почему-то называют человека, который умеет заставить скручиваться твои внутренности, пока ты смотришь на его рисунок. Ты стоишь, держась руками за живот; дыхание спирает, по щекам текут слезы, и ты чувствуешь себя странно обнаженным, таким раскрытым, уязвимым, таким слабым. Пожалуй, это подходит больше всего - слабость. Не знаю, почему я вспомнил об этом именно тогда; когда я был на взводе, был на грани, я был готов убить его, таща по коридору за руку, как маленького; за ту самую руку: теплую, наглую - и живую. Я так и не отпускал ее. Он совсем не упирался, только слегка не поспевал за мной. Меня злило, что он не задавал вопросов. Меня злили взгляды, направленные нам вслед - они жгли спину и затылок, они шептали, словно видя мои мысли. Я почему-то вспоминал о Марке - и думал, сколько лет мне светит за убийство. Страшно, смешно? Не важно, черт подери - я действительно думал об этом, всерьез. Находился ли я в состоянии аффекта? Да, безусловно. Смягчающее обстоятельство? Вероятно. Он не упирался, нет, он шел за мной. И молчал. Марк не умел молчать. По-настоящему и честно, со значением - не умел. Он любил все эти заумные, глубокомысленные беседы - о призвании человека, о смысле жизни и об этом треклятом социуме. Я ненавидел это - но Марк так здорово умел говорить. Только ему не нужен был ответ - его всего лишь увлекал процесс. Я понял это далеко не сразу. Он разбирался в стольких вещах, в таком количестве вопросов, что у меня просто голова шла кругом. Я ведь почти боготворил его, серьезно. Его рисунки выворачивали душу. Марк говорил, что секс - как маленькая смерть. Я никогда не понимал, как ни старался. Для меня секс всегда был такой же гребаной обыденностью, как и чистка зубов. Зарядка с разрядкой, смешно. Марк был другим. Я как-то с трудом сумел разговорить знакомую девчонку, которая провела с ним ночь - и лишь одно я понял точно: Марк вывернул ей душу наизнанку; душу - вот как. Должно быть, в сексе он выкладывался так же, как и в своих рисунках. Мне же секс не давал ничего, кроме той самой общепринятой разрядки; от своих рисунков я не получал даже этого. Я сжал зубы, еще крепче стискивая в руке его пальцы; не обернулся, когда он начал отставать сильнее, услышал шелест за спиной - и в нос ударил резкий запах мяты. Я волоку его за собой, черт знает, куда, собираюсь свернуть ему шею - а он жевачку жует, понимаете ли. То ли мята, то ли еще что-то - сладкий, одуряющий запах, так странно резонирующий с ним самим. Клянусь, ни один суд меня не оправдал бы, я знал точно. Я давно заметил, что все идет довольно сносно до тех пор, пока кто-нибудь, наконец, не осознает твою заинтересованность в нем. В какой-то момент мой друг-художник начал напускать на себя таинственность. Сейчас я точно понимаю, о чем говорю. Марк не был гением. Он был неглупым парнем, и довольно быстро понял, насколько мне интересно все, что происходит в его жизни. Это серьезная ошибка - дать понять, что ты заинтересован. Марк вел игру, всю свою жизнь. И, поймав меня, сделал ее частью. Я стал существовать в его мире. Слушал его мысли, смотрел, как он изливает мне душу, как одна за другой всплывают на поверхность его личные проблемы - для меня, всё для меня. Пустые мысли. Несуществующие проблемы. Я далеко не сразу понял это. А когда понял - разочаровался. Разочарование - вообще довольно болезненная штука. Видеть, как то, во что ты верил, превращается в песок. И даже не песок, нет - это всё сны, красочные, яркие сны человека с хорошим воображением. Таким был Марк. Он был образованным мечтателем. И он был жутко одинок. Он жил где-то на грани между сном и реальностью, и грезил он всё чаще. Мне не понять; я просто существую, и – да, чертовски точно это знаю. Я не жил, не живу в полном смысле слова, той самой, нормальной жизнью. Все эти милые, талантливые детки, которые занимаются с репетиторами, ходят в школы, поступают в колледжи, получают медали, а потом их классный руководитель со слезами умиления на глазах рассказывает родителям, какие гениальные остолопы у них растут... Что там дальше? Университет, пьяные студенческие оргии в общежитии, а затем папочка-хирург пристраивает драгоценное чадо работать в своей поликлинике, подыскивает ему девчонку с милой улыбкой, которая через три года совместной жизни превращается в дряблую и скучную бабищу; она всенепременно нарожает мужу пару-тройку карапузов, которые на сто процентов будут "вылитый отец" - и это обязательно притом, что один из них уж точно будет либо от соседа, либо от того прыщавого мальчишки, разносящего газеты по утрам. И вот, живете вы себе, ни в чем не знаете нужды, пока в один прекрасный день не перебарщиваете с кокаином и не перерезаете своему еле живому пациенту какую-нибудь ну очень важную артерию - и всё, вся ваша гребаная жизнь, американская мечта, всё подыхает у вас на глазах, катится в тартарары. А вы стоите, разводя руками, с грязным скальпелем, зажатым в непослушных пальцах, с мутными глазами, с осколками кривого зеркала на дне сознания, и спрашиваете: "За что? Почему? Почему это случилось со мной?" Я не был таким, ни черта подобного. Я просто ел, я просто спал, я трахался с девчонками, которые забывали мое имя на следующий же день. Я каждое утро садился в машину и ехал по одному и тому же маршруту. Мой день прост, как старая монета в пять центов, и я не живу иллюзиями. Я просто существую, верно. Но я никого не обманываю. Я не придумываю себе жизнь, о которой смогу рассказать несчастному пацану, жадно глядящему мне в рот - что я скажу, ах, боже, что же я сейчас изволю молвить? Я сам прост, как это проклятая монета, которая так давно завалялась в кармане вашей куртки или джинсов, что вы уже ничего от нее не ждете. Марк не был гением, он был вруном. Зачем я вдруг вспомнил о нем? Не знаю, правда. Может, потому, что я был тем несчастным пацаном, который ловил каждое его слово, думая, что это вправду что-то значит. Может, просто оттого, что он сказал мне как-то: "Секс - это маленькая смерть. После такого секса, Джи, всегда хочется уйти. И только такой секс позволяет тебе почувствовать всю силу жизни. Маленькая смерть, ради которой стоит идти дальше". Пожалуй, сейчас я с уверенностью могу сказать - это фраза была единственной из всех, что говорил Марк, которая была достойна настоящего внимания. Почему, черт подери, почему я тогда вспомнил о нем? Я перечисляю столько причин, и я так искренне хочу считать их настоящими. А ведь на самом деле все гораздо проще - Марк обожал ту самую жевачку: ярко-зеленую, со вкусом эвкалипта. И этот приторный, лечебно-горьковатый запах мгновенно вызывает в моей памяти всё - и его непослушные рыжеватые кудри, и загадочные глаза, которые - теперь я знал - были глазами не философа, но просто глупого мечтателя. Марк не был гением. Он просто был никем, он не был. Пустота, заполненная красками и сказками. Не знаю, был ли я. Возможно, вероятно, я надеюсь; черт, я хочу, чтоб это было так. Я, или только жалкое подобие меня - пока мой отравленный воздух шевелился. Я тащил его за собой по коридору. Сжимая его пальцы, зацепив рукав мягкой кофты, чувствуя напрягшимися мышцами тяжесть его отстающего тела. Он не держался, но руки не вырывал - просто шел следом, стараясь поспевать за моей слепой злобой и ревущим сердцем, которые умчались далеко вперед; вперед меня, черт подери - я даже думать был не в состоянии, такое бешенство меня терзало. Оно сжирало изнутри, рвало на части - и то не была моя слепая тварь, она уснула, как только этот сопляк изволил, наконец, со мной заговорить. Но тогда он вновь, в который раз молчал. Молчал, пока я волок его за собой, не разбирая дороги - не уверен, знал ли он, что я мог только доверяться своим ногам, поскольку мозг мой перестал функционировать. Молчал, когда я затащил его в мужской туалет и, оставив возле раковины, принялся пинать двери, чтобы удостовериться, что мы одни. И я не знал тогда - а понимал ли он, что я хотел, что собирался сделать с ним? Во всяком случае - он был до ужаса спокоен. Стоял, засунув руки в карманы своей солнечной толстовки, и спокойно наблюдал за мной, пока я, трясущийся и взмокший, проверял кабинки. Я плохо помню - и в то же время вижу, как в кино, с такой кошмарной ясностью, что и сейчас мне становится плохо и начинает мутить. Он всё еще молчал, опять и снова. Стоял и смотрел на меня, так удивительно спокойно. Его глаза блестели, щеки разрумянились - ей-богу, так, как-будто вот сейчас я предложил ему какую-то забавную игру, и он, наполненный восторгом, детским предвкушением, ждет, когда я, наконец-то, сумасшедший остолоп, сообщу ему правила. А я и впрямь сходил с ума. Он не издал ни звука, когда я схватил его за воротник, наверняка душа, и затолкал в кабинку Кирби. Никому даже и в голову не приходило называть ее иначе. Если бы я не учился там, я мог бы, наверное, себе представить разрисованный психоделическим рисунком кафель, двусмысленные надписи на стенах, грязный пол и, может, даже пару использованных шприцов в унитазе. Но я учился там; и я знал Мэтта Кирби, знал хорошо. Кабинка была, пожалуй, одной из самых чистых. Я никогда не смогу сказать, почему многие студенты так боялись заходить туда. И никогда не отвечу - что такого ужасающего, до дрожи, в этих обитых белым пластиком стенах, чистых, как свежий лист бумаги. Всего лишь одна надпись, десяток стройных знаков над унитазом, на уровне глаз. Темно-синий маркер, расплывшийся немного от нескончаемых попыток смыть его; но все же, узнаваемо и четко, аккуратно и компактно, почти каллиграфическим почерком - номер телефона. Я раз сто изучал эту чертову кабинку, но так и не нашел ничего больше. Один-единственный номер, без подписи – и ни у кого не могло возникнуть вопроса, все знали и так. Несколько жалких цифр на стене – и все, этого достаточно; и ты уже вдруг чувствуешь себя грязным; таким грязным, что никогда уже не сможешь смыть это с себя, ничем. Яркий свет режет глаза, становится кричащим в крохотном пространстве. Это мое паршивое воображение, верно. Но, зная, чем занимался здесь Кирби с десятками, сотнями слабовольных дураков, я ощущаю грязь на пальцах, я липко вязну в этой странной белизне. Я и сейчас способен вызвать в памяти, почувствовать тот вымышленный смрад, настойчиво грызущий обоняние, который на мгновение исчез, напрочь перебитый этим мятным запахом; запахом, смешавшимся с дыханием, обдавшим всё мое лицо, как только я запер дверь – и он вдруг оказался рядом, не понимая, словно не чувствуя угрозы, не слыша, как колотится мое сердце, обливаясь кровью вперемешку с ядом. Я помню, как он смотрит молча, так спокойно, и на мгновение мне чудится странная, словно дремлющая опасность – в глазах, в каждой ровной, расслабленной мышце лица; и в этом нездоровом, полыхающем румянце. Я стоял там, глядя на него сквозь жар и злобу, фокусируясь на своем бешенстве, собирая, стягивая его в пучок внутри себя, дрожа всем телом; а он просто ждал, такой до одури бесстрашный, какими, наверное, бывают только недоумки – и продолжал молчать. Чем очевиднее было его спокойствие, тем сильнее я ощущал какой-то жутковатый страх – и больше, черт, все больше я от этого бесился. Схватив парня за капюшон толстовки, не церемонясь, я крепко приложил его спиной о стену. Он поморщился от боли – но не издал ни звука, хотя я отчетливо слышал, как хрустнули его лопатки. Переждав немного, он вновь открыл глаза – пытливые, блестящие, живые. Он был таким. Я слышал, как трещит под нашим весом, прогибаясь, дешевый белый пластик; слышал свое шумное дыхание – а он по-прежнему был нем, как-будто издевался. Я чуть встряхнул его, и он поддался, словно кукла – голова мотнулась и вновь вернулась в прежнее положение; он снова терпеливо ждал. - Чего ты хочешь, мать твою? Чего ты хочешь от меня? – цедил я сквозь зубы, ненавидя, захлебываясь желчью, тряся его и чувствуя, как дрожат колени и сжатые до судороги пальцы. - Чего ты хочешь, ну, чего ты прицепился? Он что-то осторожно изучал в самой глубине моего нервно сжимающегося зрачка. Вдруг заскользил ожившим взглядом по лицу, и неожиданно: - О чем ты думаешь? – не дрогнув, любопытным шепотом, сжирая взглядом каждую деталь. Я замер, не дыша, скованный своей же собственной растерянной злобой. И снова, не давая мне опомниться: - О чем ты думаешь? – рассматривая мой подбородок – наверное, ужасно интересно; перемещая за щеку резинку, приоткрывая рот. Я подумал, что жевачка, должно быть, еще чертовски сладкая, пока он медленно тянулся, сквозь мою растерянность и время, так, что я не видел, не успел – и, продолжая с любопытством новорожденного изучать мое лицо, цеплялся пальцами за пояс моих брюк, где-то сбоку, еле ощутимо, будто призрак. Я, правда, был готов убить его тогда. Когда я бил его лопатками о стену, а он, зажмурившись и закусив губу от боли, вновь и вновь цеплялся за меня; когда в моих ушах стучала кровь, пока я сам пытался удержаться на ногах, дрожа и задыхаясь. Черт, я, в самом деле, задыхался, раз за разом выдавливая из себя один и тот же вопрос – но этот сукин сын молчал; молчал, как рыба, доводя меня. И все плыло перед глазами, когда я хватал этот проклятый капюшон обеими руками, отчаянно давя костяшками пальцев его кадык, чувствуя, как судорожно он сглатывает, хватая воздух – такой расслабленный, податливый, что мне хотелось сжать пальцы и начать душить; сдавливать его пульсирующее горло до тех пор, пока в глазах не зародится страх, пока он не начнет кричать; ругаться, звать на помощь – что угодно, только бы он снова стал тем самым надоедливым треплом. Я тряс его и повторял, словно помешанный: - Чего ты хочешь, черт тебя дери, чего? – а сам уже молился, чтобы кто-нибудь вошел. И пусть застанут врасплох, пусть ужас, шок в невидящих пустых глазах, пусть растерзают и растопчут – лишь бы меня остановили. Я тщетно пытался окликнуть сам себя, хватаясь из последних сил за скользкий хвост рассудка. Но я вконец сошел с ума, я был отравлен до корней, до стержня, ощущая злобу, грязь и боль – и я не мог, не мог остановиться. - Чего ты хочешь, мать твою, зачем… И вдруг он снова ожил – именно тогда, когда я начал рассыпаться, ломаясь, словно хрупкий грифель, потеряв себя и связь с собой. Опять он потянулся – зыбко, тихо, незаметно. Когда я понял, осознал, тряся, вколачивая его в стену с новой силой, было поздно. Пальцы сжались на моей пояснице – неожиданно и крепко. Не отводя глаз, он странно ерзнул, вытянул шею и смело накрыл мои губы своими. Я дернулся, глотая бешенство, давясь собственным ядом, жалким зародышем крика. - Ты…, - нет, не помню; я себя не слышал, словно захлебнулся. Я рассыпался, как песок, был сам себе противен, и все, на что меня хватило – я ткнул его ребром ладони в бок. Но мы стояли слишком, слишком близко, и он лишь тихо вскрикнул, еще сильней сжимая пальцы, впиваясь в ткань рубашки – и в меня, черт подери. С завидным упорством ловил мои губы, пока я тряс его, хотя разбить затылок, задыхаясь и шипя сквозь зубы, словно заведенный: - Твою мать, мать твою, ублюдок… Он всё молчал, елозя подо мной, держа, цепляясь, упрямо заглушая мою ругань теплыми губами; покалывающими, словно на морозе - и ужасающе, немыслимо живыми. Я не помню; не помню, когда воздух сдавил мою грудную клетку. Сдавил нещадно, подло, больно – мой, мой воздух, сволочь. Мой яд, мой смрад, грязь между моими пальцами – и он настойчиво провел языком по моим сжатым зубам. Пол подо мной пришел в движение. Я все выцеживал по капле из себя проклятия, с остервенением давя его кадык – но я не мог, не мог иначе; и я глотал его дыхание, терпко-пряное, словно с примесью микстуры, сиренево-зеленое на вкус. Кончик языка наткнулся на жевачку у него во рту, обжегшую своей нестройной, колкой свежестью, я резко распахнул глаза – и только тогда вдруг понял, что целовал его, как сумасшедший, бог знает, сколько времени, пока он так же молча наблюдал за мной – я слишком, слишком плохо это помню. Он слабо улыбнулся, и я увидел, как заблестела нижняя губа. Не было кольца. Если бы было – я, должно быть, вырвал бы его зубами. Я снова колотил его о стену. Ей-богу, я совсем слетел с катушек, был на грани. Я умирал и был убийцей, я это чувствовал – а он, скотина, так же улыбался, спокойно глядя на меня, и ждал. Он ждал, подлец, когда я успокоюсь. Пренебрегая моей злостью, держался, равнодушно позволяя мне разбить его затылок; теплый, полыхающий, живой – как же я ненавидел его тогда. За то, что позволял себя терзать, за то, что не боялся; за то, что тварь моя вновь ожила. Зашевелилась, холодя, приподнялась на острых, режущих локтях, сдавила - и попыталась встать. Рвала, толкала изнутри – опять голодная, всегда, всегда голодная и жадная, зараза. Я задыхался новой болью, ощущая, как слезы подступают к горлу; а этот скот уже запустил руки под влажную рубашку, исследую мое ноющее тело уверенными и наглыми, такими наглыми пальцами. Разбудил мою гниющую, смеющуюся мразь - и обещал ей корм, он обещал ей, черт возьми. И я уже всерьез боялся; боялся посмотреть ему в глаза, в его лицо. Со свистом втягивая воздух, хватаясь рваным краем мысли за уползающую в муть реальность, я резко развернул его так просто поддающееся тело, снова впечатал в стену, навалившись. Он попытался повернуть голову, смотря сквозь челку на меня через плечо. Но я сдавил его затылок, прижимая, я не хотел, черт подери, я не хотел. Я понимал, что я теряюсь – и терял рассудок. А моя тварь уже забилась в приступе, в истерике, она царапала, пытаясь вырваться наружу, задыхаясь одновременно со мной – испуганная, дремлющая дрянь, она знала, что я собираюсь убить её. Наваливаясь всем телом на мальчишку, я с трудом расслышал, как он хнычет, прижавшись раскрасневшейся щекой к стене кабинки – а я все нажимал на этот ненавистный мне затылок, дрожа от боли, подавляя крик и слезы. Я ждал, что он впитает грязь, таившуюся в стенах, в воздухе – и, может, задохнется, черт его дери. Но я так мало знал, и я так мало знаю. Он вновь заерзал, подаваясь мне навстречу. И снова кофта велика ему на два размера. Широкий ворот сбился, расползаясь по плечам, что за проклятье... Моя рука слабела – и он уперся в стену лбом, упрямо подставляя мне открывшуюся шею. Прислушиваясь к боли и воплям где-то там, меж ребрами, внутри, я чувствовал органику его тепла, его неумолимое вторжение; и до того, как успел что-либо подумать, я уже целовал его затылок, шею. Выискивая позвонки, я ощущал губами шевеление сумасшедших клеток; жадно целовал, глотал подвижный жаркий воздух, выкрадывал его, пьянея от живого марева и мути; и слышал сквозь биение собственного пульса, как торопливо он возился с пряжкой своего ремня. Я перешел границы, ощущая только боль; тупую боль внутри – и его тепло; я плавился, я потерял себя, травился своим же ядом, продолжал пьянеть, и пальцы сами потянулись к молнии на брюках, пока другой рукой я вновь сжимал его затылок – а он пытался опустить свои расстегнутые джинсы, тихо повторяя в стену: - Дай мне развернуться… Дай развернуться, я хочу тебя видеть… И вновь меня начинало трясти от злобы, ненависти к этому живому демону; и я давил ладонью на его затылок с новой силой, сжимая пальцами мокрые волосы – я не хотел, черт возьми, не хотел видеть его лица, я боялся, что прикончу его; за то, что он сделал, за то, что делал я – и процесс был необратим, мой яд густел и окислялся. Меня уже трясло, как в лихорадке, когда я схватил его запястья и распял, опять вжимая это тело в стену и смешивая с ним мой вязкий, мертвый воздух. Он крепко упирался в стену лбом; входя, я слышал, чувствовал, как пластик, оживая, скрипит в негодовании, ругаясь, пока мой маленький ублюдок молча выдыхал, сжимая мышцы и напрягаясь подо мной. Он знал, знал абсолютно точно; он просчитал меня до кончиков ногтей – я прост, как та пятицентовая монета… - Дай мне развернуться… Я хочу смотреть… И пока он безуспешно пытался повернуть голову, чтобы хоть мельком, искоса увидеть мою гибель, я чувствовал, как падаю с обрыва, вдыхая пульсирующий жар его алеющей щеки и захмелевшей кожи, входя все глубже и кусая его в шею. Тогда он застонал – протяжно, в голос, неприкрыто и бесстыдно. И в тот момент, когда моя зараза, вконец рехнувшись от отчаяния, обезумев, слепо полоснула когтями по сердцу, я вдруг успел подумать – я не первый. Отнюдь не первый – вот как, вот оно... Сойдя с ума, хрипя и задыхаясь болью, я вдалбливал его, послушного, на удивление гибкого, в кричащий, прогибающийся пластик, пока он яростно сжимал, переплетая, наши пальцы у себя над головой. И, будь он проклят - как же он стонал. Так громко, отвратительно, так пошло – и чертовски сладко… Я никогда бы не подумал… Когда впервые я его увидел - и эту чертову улыбку, и шуршащий шоколад; и книгу со стихами, дьявол, ведь всего за день до этого, за сутки, там, на солнечных ступеньках, без закладки – я не подумал никогда бы, ни за что, ведь я не знал, черт подери, и знать не мог. Он подавался мне навстречу – жадно, торопливо, не таясь. А я хрипел, уже надеясь задохнуться - зажмурившись, прижавшись ртом к его открытой шее, так незнакомо остро, почти болезненно кончая раз за разом. И слушал, как, совсем растратив силы, кричит внутри моя растерянная, плачущая тварь.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 8
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Яда??? Не такой уж это и яд - нэ?) Джерард прозреет? С чего это?)
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
