Real People Slash

Я знаю, что ты всегда будешь... Просто будешь.

Признаться, я никогда не знал, не мог объяснить самому себе, что есть дурное предчувствие. И отчего оно дурное – не просто необычное или тревожащее, а именно дурное. Почему в книгах все описывают его одинаково.
Наверно, стоило спросить у тебя.
Ты ведь знал, всегда знал намного больше, чем я. Это пугало, это настораживало; люди смотрели тебе в глаза и видели только младенчески чистые голубые радужки. И почему-то делали вывод, что внутри ты столь же чист и незапятнан житейской мудростью.
Так кто здесь страдает от детской наивности?..

- Передай, пожалуйста, бутылку. – неожиданная вежливость, достойная английской королевы. Я с трудом поднял взгляд – казалось, что глаза разъезжаются в разные стороны. Не легче оказалось нащупать полупустую бутылку, укатившуюся под диван.
- Лови.
- Спасибо большое, Доминик.
Я посмотрел на Мэтта, осоловело моргая глазами, непонимающе моргая. Отчаянно пытаясь догнать, откуда в нем взялось такое коровье спокойствие. Вечеринка в самом разгаре – вокруг копошатся, хихикая, девушки, все примерно одного возраста, примерно одного роста, на одно лицо. В дальнем конце комнаты кто-то громко хохочет, под правым ухом лопаются задорные пузырьки шампанского, около левого – кто-то натужно пыхтит.
А он восседает на диване, как господь бог на перламутровом облаке, спокойно потягивает коктейль из бокала и смотрит вокруг чистыми, внимательными глазами. Странно видеть его таким.
- Эй, друг, отбрось мысли. Просто отрывайся, друг. – я попытался выдавить из себя хоть каплю веселости, но получилось не слишком натурально. Наигранный голос прошелся по ушам свежезаточенной бритвой.
- Благодарю за совет.
Занавес. Почему в этот момент не заиграли фанфары?
Почему никто, кроме меня, не заметил ужасающей странности этого короткого диалога?

- Смотри-ка. Ну надо же. Подумать только.
Зал ожидания. Ряды синих кресел сливались перед глазами, ручейки людей, журча, вливались и выливались в терминалы, проскальзывали в двери и застывали лужицами возле информационного табло.
- Я бы никогда и не подумал, честное слово.
Я с трудом перегнулся через узкий подлокотник – мешал объемный зимний пуховик – и заглянул в газету, которую читал Мэтт. Усилием воли заставил себя оторвать взгляд от тонких, будто прозрачных пальцев и сосредоточенно уставился на безликий машинный шрифт.
- Опять политика?
- А то.
- Хэлло, ребята, Хэлло, можно попросить у вас автограф?..
- Дамы, не мешайте людям, они устали после ноч... после долгого перелета.
- Отвали, Кирк. Да, само собой, конечно, можно. Давайте. Как вас?..
Я сидел, вжавшись в спинку кресла, и смотрел, как Мэтт, мигом вскочив с места, откинув газету куда подальше, торопливо и нервно возит ручкой по огрызкам бумаги, раздает дежурные улыбки – вовсе не выглядящие как дежурные – и дарит каждой взлохмаченной девчонке каплю своего внимания, частицу благодарности. Фанаток становилось все больше и больше – кто-то разнес слух о том, что здесь, в аэропорту, дожидается вылета известная группа. Толпа галдела, толпа гудела, а Мэтт продолжал раздавать себя по частям.
- Все, пошли, - не выдержал Том. Я торопливо кивнул и подхватил забытую Мэттом газету.
- Объявляется посадка на рейс ... до Токио, - патетично заявил женский голос.
- Секунду, секунду...
- Это они, они! – крики из-за спины.
- Мэтт, - предостерегающе сказал Крис.
Я смотрел и не понимал. Ничего не понимал. Почему мне так тревожно, чего такого странного я – и только я – углядел в этой обыденной сцене.
Через пять минут мы просочились сквозь терминал и заторопились к самолету. Еще спустя какое-то время, пристегнувшись, уже вкушали прелести первого класса, посматривая в окна, растворяя в ушах монотонный гул двигателей. Еще через полчаса для нас на борту самолета наступила тишина...
Я наконец вспомнил о газете, вынул из внутреннего кармана куртки, тщательно разгладил. Протянул Мэтту со словами:
- Вот, это твоё. Так и оставил бы в аэропорту, а они сделали бы из неё музейный экспонат. Как же, сам Мэттью Беллами читал.
Он слегка улыбнулся, принял газету, развернул и скрылся за ней.
Молча.
На целый час.

Ветра гуляли по округе, заглядывали в окна, распахивали двери, вторгались в чужие жилища. Все вокруг было чужим – даже очертания обыденных, привычных предметов. Даже силуэты зданий и деревьев: ненастоящие, почти мультяшные. Будто кто-то подправил контуры мира на свой лад, по своей задумке.
Вывески светились белым, красным, неоновым. С неба не лился звездный блеск – искусственные светила здесь заменили природные. Плясали на ветру узорчатые фонарики и звенящие гирлянды.
- Красота. Черт, так бы и бродил целую вечность.
Я и не сомневался. Мэтт весь светился от счастья – что-то нашел он для себя в этой стране, в этой древней культуре, что-то приятное сердцу, близкое.
Когда я видел его таким, что-то щемило внутри. В последнее время он всё реже выбирался из своей скорлупы поглазеть на окружающий мир, впитать его краски и ароматы. Тем ценнее были эти открытые улыбки, эти восторженные взгляды, простые прикосновения.
- Хочешь светляка? – весело спросил я. – Найду и подарю его тебе.
- Светляка? Какого светляка?.. – радость в лице на мгновение потухла, распахнутая дверь пугливо притворилась. Заподозрил насмешку.
- Обычного. Летающего. Вроде бы здесь светлячки – хорошая примета. Здорово было бы поймать и посадить в банку. Чтоб удачу приносил.
- Он сдохнет в банке. Задохнется. Зачем?
- А мы не будем плотно завинчивать крышку.
Мэтт на мгновение остановился. Уставился куда-то в монотонный узор мостовой, чуть покачивая головой.
- Тогда улизнет.
- Тем лучше для него.
- Тогда зачем вообще мучать его?.. Не надо никого лишать свободы. Никогда. Даже светляка.
Да что происходит?.. Я засунул руки в карманы – погреть. Мэтт расценил этот жест по-своему – как нежелание общаться. Поправил на плече сумку и зашагал вперед. Фонари качались на ветру, позвякивая, из приоткрытых дверей неслось тепло, непривычные запахи и непонятные голоса. Эмоциональные, то взлетающие ввысь, то опускающиеся до нечленораздельного шепота.
- Поразительная страна, - сам себе пробормотал я. – Здесь будто еще не передохло всё волшебство. Мэтт! Эй, Мэтт! Подожди! Ты в отель?..

- Муза! Муза!
С ума сойти.
Удивительно, что они выучили хоть одно английское слово. Восседая за сверкающей грудой железа, я наблюдал за тонкой фигуркой, хрупкой, нервной, неуравновешенной, скачущей взад-вперед по сцене.
Пронзительно-синий хохолок то возникал из дымного воздуха, то пропадал из поля зрения.
Барабанный грохот зазвучал с новой силой, люди бесновались, люди восторженно кричали и не знали, что заставляет меня так зло бить по тарелкам.
«Мне не вынести еще один такой вечер. Ещё один тоскливый, молчаливый вечер; вечер, полный недосказанности. Ты можешь болтать часами, болтать обо всякой херне, но не можешь выразить словами то, что на тебя давит. Как меня всё это за-е-ба...»

Не можешь, ведь так? Всего-навсего не можешь выразить словами. А я-то думал, я себя накручивал... Думал, у тебя началась депрессия, которой не будет конца и края, думал, как бы нам обоим выйти без потерь из этой сумрачной игры. Думал, как помочь тебе, как вернуть тебе радость жизни: может, схватить тебя обеими руками, прижать к своей грудной клетке и сдавить так сильно, чтобы весь негатив брызнул во все стороны черной смолой? А потом аккуратно поставить на ноги, отряхнуть и ободряюще улыбнуться. Да, и не забыть вымыть стены. Чтобы эта клейкая черная дрянь не прилипла больше ни к кому.

После концерта он снова полчаса раздавал автографы. Потом полчаса читал какую-то дрянную книжонку, в то время как в соседнем номере гремела музыкой и переливалась клубами дыма вечеринка. Я, признаться, пришел к нему не сразу. Сначала выпил немного, совсем немного; потом еще, и еще, и, наконец, потерял телефон, бумажник, чувство собственного «я» и смысл жизни.
Окно было открыто – это меня сразу насторожило. Всё-таки зима, хоть и без снега. Кому он нужен, этот снег, разве что детям. Так в этой стране даже дети смотрят вокруг серьезными, взрослыми глазами.
А в его глазах плескалось детство. Мнимое, ненастоящее – ясная голубизна делала своё дело. Если бы кто-то мог заглянуть под эту светлую пелену, что нашел бы там? Неизведанные глубины. Страшный мрак.
Я стоял на пороге, а он сидел в кресле, полуодетый, и читал свою книжонку.
Пауза затянулась, но разве кому-то было не все равно? Я стоял, шатаясь от большого количества алкоголя, бегущего по венам вместе с кровью, а он сосредоточенно вглядывался в помятые страницы. Так могло продолжаться бесконечно, если бы сквозняк не сдернул оцепенение, настойчиво хлопнув дверью. Мудрый, старый ветер. В этой стране он – святой дух, хранитель тайн, как я мог забыть?
В облике Мэтта сквозило то же сумеречное, странное оцепенение, что владело безлюдными улочками пригорода. Центр светился разноцветными огнями, переливался и мерцал, но Мэтт был далеко оттуда, ветра вынесли его на самую окраину, где всегда темно и неспокойно.
Он тонул в проклятом омуте, увязал, задыхался, и помочь ему мог только я.
- Ну как дела? – бросил я ничего не значащую фразу. Прошелся по комнате, закрыл окно. Луна оказалась отгорожена от нас прозрачным стеклом, но таинственности своей не растеряла: наоборот, сияющая, как картинка на открытке, она стала казаться еще больше и значительнее.
Проклятый небесный фонарь. Слишком ярко светит, слишком по-настоящему.
- Как вечер провел? – продолжил я.
Мэтт аккуратно плюнул на палец и перевернул страницу. Я почти ощущал торчащие во все стороны иглы неприветливости и замкнутости.
- О чем книга?
Тут он наконец поднял голову. Нашарил взглядом окно – и не отрывался от него больше.
- Об устройстве вселенной.
- Я мог бы и не спрашивать.
- Ты когда-нибудь слышал о теории струн?
- Нет, и не сомневаюсь, что моим умом это не понять.
- Это ничьим умом не понять, - после паузы произнес Мэтт. – Это прочувствовать надо.
- Хорошо, - внезапно решился я. – Давай почитаем вместе.
Я сбросил неприятную, липкую рубашку – в нос били запахи духов, пота, алкоголя.
Музыка за стеной вначале стала тише, потом пропала совсем. Должно быть, вечеринка переехала куда-то еще.
- Эти книги, - тихо проговорил Мэтт. – Они не для тебя.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Они тебе не нужны.
- Объясни.
Я не просил. Я требовал.
- Постараюсь... – Мэтт испустил долгий вздох и заговорил, ни на секунду не отводя взгляд от окна, наполненного тягучим лунным медом. – Тебе это ни к чему, Доминик. Тебе и так неплохо живется. А мне это необходимо.
Потому что... Потому...
Наверно, я правильно поступил, дав ему время на обдумывание следующего шага. Наверно, прежде я был неправ, я торопил его, я хотел знать всё сейчас же, без промедления. Слишком привык к молниеносности его мысли, к торопливости его языка.
А в этот раз я наконец дал ему время. И плевать, что мы сидели в тишине добрых полчаса.
- Мне нужно это. Это помогает мне в такие минуты, когда совсем плохо. Когда может помочь только один человек – но не делает этого, потому что он близко и далеко одновременно. Потому что слишком занят собой.
- И что же? Эти выдумки помогают тебе справиться с болью?
- Они помогают мне перестать её замечать.
В тот вечер я наплевал на все и остался рядом с ним. Мы провели ночь рядом, в одной кровати, но мы лишь лежали, смотрели в окно и беседовали обо всем на свете.
Ночь отступала, начинался рассвет.
Наверно, я дурак. Потому что я так и не смог понять, когда всё это началось, и, главное, когда закончилось.

...Потом всё изменилось. Твои волосы приобрели помидорный оттенок, откуда-то взялись футуристичные костюмы, шипы, иглы, кожа, разноцветье маек и штанов, свечение, сияние, блеск, грохот, восторг, закушенные губы, неон, черные дорожки вен, безумие, веселье, страсть, страсть в глазах, костюмы. Громкие, громкие, громкие куплеты! Громче, чем можно себе представить. И сияние мегаполиса, неоновые вывески, реки алкоголя, хохот, гром и молнии, затейливая речь. Маски, белые маски безо всякого выражения, и другие – страшные, дремучие. И вечеринки, где было темно и грязно, и концерты, где было ярко и громко.
Все вернулось на круги своя. Все стало, как раньше.
Теперь ты снова улыбался мне – ради этого я готов был положить под асфальтовый каток всю свою жизнь, а теперь это не нужно было, ты сам, сам нашел выход.
И слава богу.

И теперь я знаю, что ты всегда будешь... Самим собой, знаю. Всё вокруг будет меняться, а ты.... Тебя не изменить никому и ничему. В твоей жизни будет все – взлеты и падения, светлые и темные моменты.
А я постараюсь просто быть рядом